Дмитрий Ахметшин - Дневник запертого в квартире, или Сердца Под Октябрьским Дождём [СИ]

— Ты слышишь меня? — спросил он тихо. Повторил громче. Пульсация кишки усилилась, под её кожей, розоватой, как у младенца, и такой же сморщенной, проступило подобие вен.

Рука в варежке поднялась и толкнула дверь, ведущую в хозяйственные помещения. Она провалилась внутрь, стекло шлема лизнул огонь. На вешалке догорали тёплые вещи.

— Не игнорируй меня! — заорал Юрий, поразившись собственному голосу, звучащему так незнакомо. Подобрал с земли камень, оказавшимся спёкшимся куском пластика, швырнул его в шлем водолаза. Мелодичное «бомм», кажется, заглушило даже рёв пламени. Медленно, так медленно, как собираются сказать «прощай», опустилась рукавица. Медленно, как тянется песня пичуги-бормотушки сквозь таёжную ночь, корпус совершил поворот. Подушечки обожжённых пальцев Юры коснулись ладоней; он до боли сжал кулаки, глядя сквозь центральный иллюминатор.

Если бы Хорь попытался вспомнить, как выглядел лосиный пастух, то потерпел бы полное фиаско — по большей части из-за своей никудышной памяти на лица, по меньшей — из-за густого масляного дождя, что сочился под черепной коробкой, делая мысли инертными и нежизнеспособными. А может, наоборот… но Юра и не пытался — потому что существо под шлемом не имело ничего общего с человеком. Может, когда-то, но не сейчас. Там была мешанина из полипов, каких-то неаппетитных присосок, ложноножек, что оставляли на стекле изнутри влажный след. Светло-коричневая кожа, вся в крупных порах, шла складками, рот, похожий на рыбий, открывался и закрывался, будто задавшись целью произнести как можно больше слов из одного слога. Единственный глаз, стиснутый со всех сторон воспалённой кожей, был идеально круглым, а зрачок вращался как планета вокруг свей оси. Слёзная железа сочилась жидкостью — уж конечно, лосиный пастух не такой человек, чтобы оплакивать всех, кто сегодня погиб, но всё же… И от всего этого образа исходил неприятный запах.

Юра понял, что его, конечно, заметили там, у пирса. Просто игнорировали… до той поры, пока он сам не обратил на себя внимание. Ведь это существо… этот монстр смотрел не глазами. Он смотрел сознанием — привилегия, дарованная после чашки чая в покоях у Изначального.

— У меня есть вопрос! — сказал Юра, будучи совсем не уверенным что его поймут. — Один единственный, и позволь мне задать его прежде, чем решишь меня убить. А если не позволишь, я… ну, тебе придётся тратить силы и время, чтобы не дать мне добежать во-он до той опушки. Хоть я не уверен, что это будет для тебя проблемой.

Образ мыслей лосиного пастуха изменился. Словно стрекот цикады, который вдруг зазвучал на полтона выше, заставляя задремавших на скамейках старух поднимать головы, а кошек — принюхиваться. Юра решил считать это насмешливой улыбкой. Он рванул из заднего кармана бумажник, который по счастливой случайности не потерялся, открыл его, теряя мятые сторублёвки и визитки. Показал лосиному пастуху фотографию в прозрачном кармашке. Алёнка там улыбалась одной из своих загадочных улыбок, от которых Юра никогда не знал чего ждать. Они могли смениться как грозой, так и ярким солнцем. В ямочках на щеках играл свет, ресницы чуть слиплись. На заднем фоне — вязь обоев. Он сам делал эту фотографию на плёночный фотоаппарат жены; получилось просто чудесно. Юра не переносил безликих фотографий «на документы» (хотя Алёна и на них получалась чудо как хорошо), поэтому предпочитал носить с собой пусть обрезанную, но настоящую фотокарточку.

— Вот, — сказал он, не отрывая глаз от безобразного содержимого водолазного шлема. — Я ищу девушку. Это моя жена, и я видел — все здесь видели — как она летала по воздуху, словно Ури Геллер, а потом погрузилась в голубое пятно. Но я видел… вернее, мне показалось, что я видел, как она исчезла перед тем, как соприкоснуться с водой. Ты был там, внизу. Так скажи, там моя жена или нет?

Глаз прекратил своё вращение, единственный зрачок, выглядящий, в отличие от всего остального, вполне нормально, сфокусировался на фотографии и расширился, заполнив почти всю радужку. Запах стал почти невыносимым, и Юра наконец распознал его: так пахнет рыба, сутки пролежавшая на солнцепёке. Левый иллюминатор пересекло быстрое движение — что-то лизнуло стекло изнутри.

Тон мысли его вновь изменился. Теперь это была пульсация. Мужчине показалось, что он почти слышит её, как звуки радио от соседей за стеной. Сосредоточившись, он услышал голоса. « Нет, — говорили они. — Нет». Нет , как двойка в четверти, не карандашом, а ручкой в журнал, и Юра не помнил, ставил он её или всё-таки получал. Нет , как «всё кончено», как осталось жить пять месяцев, как «сигареты Винстон суперлёгкие закончились… конечно, совсем». Отрицание, выраженное на все возможные лады.

— Но их нет, — вдруг послышался знакомый голос.

— У нас там только болота да комары, — другой голос.

— У тебя нет кофейных таблеток, — сказал некто голосом Алёны, только с утвердительной интонацией.

— О, никаких причин для волнений, — сказал… Копатель. Юра вздрогнул. Его не покидало гнетущее ощущение, что все эти люди окружили его и дёргают за одежду.

— Хватит! — завопил Юра, падая на колени и обнимая руками голову. Голоса исчезли. Кто-то напоследок насмешливо сказал: «Нет жизни без любви, понимаешь? Ты должен любить в своей жизни хоть кого-нибудь. Даже самого себя — и то сойдёт для начала. А вырастешь, переключишься на кого подостойнее».

Широко раскрытыми глазами Хорь наблюдал, как рвутся от натяжения на коленках брюки. Торчащие во все стороны нитки похожи на усы насекомых. Лосиный пастух ждал — его тень оставалась неподвижной, насколько неподвижной может быть тень, окружённая взбесившимся, вырвавшимся из-под контроля пламенем.

— Значит, её там нет, — тихо сказал Юра. — Тогда где она? Где мне её искать?

Биение мыслей чуть замедлилось.

— Значит, всё это была ты и твой молоток, — сказал чей-то злобный, незнакомый голос. Будто был записан на магнитофонную плёнку; Юра подумал, прослушай он его ещё раз, непременно услышит треск помех.

— Ты не знаешь, — сказал учитель, не скрывая разочарования. Фраза показалась ему сущей бессмыслицей. — Её нет там, внизу, но ты не знаешь, где она есть. Что теперь? Убьёшь меня?

Он ждал ответа до тех пор, пока биение мысли лосиного пастуха не пропало, а ноги не начали замерзать. Вновь пошёл снег, он таял прямо в полёте, орошая пепелище слезами. Услышав грохот, Хорь нашёл в себе силы поднять голову.

Водолаз уходил по коридору прочь, и стены складывались за ним, как карточный домик. Выйдя из почти сгоревшего дома со стороны веранды, он направился к озеру. После каждого шага наклонялся и подбирал кишку, наматывая её правой рукой на левую. Останки дома осели, вздохнув, как погибающая лошадь.