Дмитрий Ахметшин - Дневник запертого в квартире, или Сердца Под Октябрьским Дождём [СИ]

Пока же она собиралась расспросить других соседей. Сегодня суббота, а значит, все они должны быть дома, и, возможно, спросонья будут достаточно неосторожны, чтобы открыть её фальшиво улыбающейся физиономии дверь.

Но визит к соседям и в полицию пришлось отложить.

Блог на livejournal. com. 21 апреля, 03:48. Возможно, это не время и не место для откровений, но… на счётчике по-прежнему «нуль», да? Значит, я могу сюда писать всё что угодно.

…Например, рассказать о выдуманных друзьях.

У каждого из нас в детстве был приятель по играм — со временем он становился всё блеклее, пока не исчезал совсем. Своего я помню прекрасно. Это ребёнок, мальчишка лет четырёх от роду, который постоянно подбивал меня на всякие шалости. Мне до сих пор кажется, что он смотрит на меня откуда-то из необъятной черноты своими золотистыми глазами. Возможно, в этом есть что-то от магии, которую могли творить наши предки, путешествуя по сновидческим мирам.

Когда я становился старше (и старше, и старше…), и мальчишка, с которым я болтал по ночам под одеялом, стал выглядеть как застрявшая в мёде муха, дед сказал мне, что время доверия прошло. Он так говорил всё время, как пророчества изрекал, шутливые, тревожные или многообещающие. За это я его и любил. В его потрескавшихся губах всегда слышался вой солёного ветра, носящегося над океаном.

«Что же теперь, кому доверять?» — помню, спросил я.

«В первую очередь ты должен начать доверять себе».

У деда был взгляд, от которого пузырилась кожа. Через прожжённые этими глазами дырочки можно увидеть суть вещей. Жалко, что тогда я был слишком маленьким для его мудрых суждений. И что потом, когда дед умер, а я подрос, не было больше никого, кто мог бы поднять полосатый шлагбаум и отпустить в моё сердце небесный поезд с сокровенными знаниями. Родители жили, максимально соприкасаясь с землёй, словно какие-то пресмыкающиеся.

Со своим невидимым другом мы общались очень тепло. Мама говорила: «Болтает сам с собой», и в голове у меня постепенно сформировался образ умного, задорного мальчишки, имя и фамилия которого: Сам Собой. Когда он начал замолкать на полуслове и исчезать без видимой причины, я забил тревогу.

«Однажды ты вовсе перестанешь о нём вспоминать. Ты целиком заполнишь свою оболочку, — с этими словами дед оттянул мою щёку, — а тот малыш окончательно уснёт. Однажды он выйдет из тебя наружу в своём собственном теле. Как лава из вулкана. Тогда уж постарайся найти с ним общий язык!»

Я пообещал, хотя слабо понимал, о чём речь. В моём воображении из плоти земли исходили комки лавы, которые, остывая, превращались в каменных людей, а те строили вокруг вулкана деревни, плясали и пели, поклоняясь непонятно чему.

Не уверен, что хотел бы, чтобы из меня что-то вышло.

Так уж случилось, что дед опустил некоторые не имеющие отношения к делу подробности, вроде необходимости в другом человеке, и что моя роль будет, так скажем, весьма опосредованной. Когда я углубился в теорию и узнал, как оно бывает (в средних классах), было уже поздно. Я всё для себя решил и не захотел делиться своим волшебным насекомым в янтаре с кем бы то ни было в целом мире. Он, маленький Сам Собой, был моим и только моим.

Именно поэтому за всю жизнь я ни с кем не сошёлся. В школе я был замкнутым молодым человеком, в армию не пошёл из-за неких «психологических проблем», которых мать отчаянно стыдилась и о которых не рассказывала даже мне. Так что я до сих пор не знаю, как по-научному называется моё расстройство. Сам бы я описал это так: «Кажется, я так до конца и не заполнил отведённое мне пространство». Оставалось ещё порядочно места для беззвёздной темноты, для чудовищ и призраков, которых я вырастил, швыряя им кровоточащие куски собственного мяса.

Я бы спросил у единственного известного мне сведущего в этих вопросах человека, но его давно уже нет в живых.

Нельзя сказать, что отсутствие каких бы то ни было связей с противоположным полом делало меня в собственных глазах неполноценным. Но я отличался, это верно. Я видел смысл в том, чтобы прожить жизнь в одиночестве. Единственной проблемой оставалась сексуальная разрядка, и тут я с юных лет находил утешение в самоудовлетворении.

Я не использовал для своих грязных занятий ни интернет, ни журналы, ни тематическое видео. Стоя над раковиной в ванной, я мастурбировал на проплывающие в голове картины и спонтанные образы, яркие, как блики на воде. У меня не было мыслей на тему того, что, быть может, в этих бликах мне являлась идеальная женщина: я никогда не обращал внимания на женщин. Возможно, всему виной моя мать — алчная, себялюбивая, уродливая мегера, единственным желанием которой было так или иначе обскакать отца…

Алёна появилась на лестничной площадке как раз вовремя. Она увидела, как старческая рука поворачивает ключ в замке, который Алёна вчера мечтала расковырять пальцем. Старуха даже не оглянулась посмотреть, кто пришёл; шаркая ногами в махровых тапочках, она проследовала к своей двери, сейчас открытой нараспашку.

— Эй! — воскликнула Алёна, разом позабыв все правила приличия. — Постойте-ка!

Индианка повернулась и уставилась на неё своими блеклыми глазами, явно не узнавая. Седые патлы свисали по обеим сторонам лица, рот приоткрылся, показывая лошадиные зубы. В руках пустая миска, на пальце болтался один-единственный ключ на кольце.

Алёна вдруг с шокирующей ясностью поняла, что эта женщина топчется у самого обрыва, куда ведёт её линия жизни. Остался шаг, может, два. Ощущение такое, словно в старом, давно заброшенном доме, мимо которого она в детстве ходила в школу, открылось окно и кто-то помахал платком.

— Вы что, не помните меня? — спросила девушка, подходя ближе. — Мы встречались только вчера. Я спрашивала про вашего соседа, и что вы сказали? Что не общались с ним. Вы мне соврали!

Внутренне Алёна поражалась своему тону. Она никогда не была такой прямодушной. Что, если какое-то из этих слов столкнёт старуху с уступа, на котором она держится, быть может, из последних сил?

— Ах, — прошамкала старуха. — Ох. Я никому не врала, моя милая. Я просто кормлю птицу.

«Моя милая» прозвучало как скрип дверной петли. В словах этих не было ничего заискивающего.

— Птицу? — спросила Алёна, почувствовав, как сердце громко бухнуло в груди. — Какую птицу?

— Заморскую.

— Чья она? Валентина?

— Этого мальчика? — старуха встала на коврик перед дверью и, словно этот простой, ничего не значащий факт заставил её почувствовать себя дома, принялась задумчиво вращать в руках миску. На её дне, среди шелухи тыквенных семян, Алёна разглядела нарисованную розу. — Да, его.

— Вы даже не знали как его зовут, но при этом так запросто ходите в его квартиру и кормите попугая?