Виктория Шваб - Ближняя Ведьма [litres]

– Однажды ты станешь лордом Дейлом , – настойчиво продолжала мать, входя за ним следом.

– Я этого не хочу. И люди, мне кажется, тоже этого не хотят. Меня называют холодным, бессердечным, пустым, – сказал Вилл, подбросив поленце в камин (огонь в покоях леди Кэтрин пылал всегда, независимо от времени года). – Бездушным.

Он не отрываясь смотрел на пламя.

– Тогда и пусть думают, что ты бездушный.

– Но это же не так.

– Однако ты отличаешься от них, и это правда. Какое слово ни выбери, это бросается в глаза. Неизбежно. Так пусть считают тебя бездушным и холодным. Заставь их поверить, что ты чудовище – или божество.

– Они приписывают мне все эти ужасные качества – и все равно считают сыном Роберта. Как же так? – спросил он насмешливо.

Его мать пропустила этот вопрос мимо ушей, как поступала всякий раз, когда он намекал на ее влияние на людей.

– Пусть думают, что ты демон или бог, – повторила она. – Заставь их себя бояться. Остальное неважно.

– Для меня это очень важно, – отрезал Вилл.

Вздохнув, мать села в кресло у камина.

– И мало с меня базара, – и это она еще даже не знает про драку с Филипом , подумал он, – а тут еще и эта девчонка в саду. Сара. Неужели, Вильям? Ты похваляешься своей магией?

– Я вовсе не…

– Есть масса других способов произвести впечатление на девицу, куда лучше подобных выходок, – продолжала леди Кэтрин. – кроме того, Сара – девушка Филипа. Уж не в этом ли причина? Хочешь позлить двоюродного брата?

– Сара могла бы отказаться. И, хочешь верь, хочешь нет, я не испытываю ненависти к кузену.

– Возможно, в этом-то и проблема, – тихо произнесла мать. – Ты рассуждаешь не как особа королевской крови.

– И не чувствую себя виноватым в этом. А Сара просто попросила показать ей сад.

Леди Кэтрин задумчиво погладила себя по щеке.

– Это игра, Вилл. Ты и сам это понимаешь, верно? Спровоцировать тебя. Заставить выйти из себя. Филип кулаками, а Сара поцелуями, но это единственное различие. Не думаешь же ты, что она и впрямь что-то к тебе испытывает.

Возмущение так и вскипело в крови, но Вилл знал: оно не обретет форму, по крайней мере не здесь. Несокрушимое спокойствие матери всегда умеряло его силу, помогало держать ее в узде. В таких случаях он просто ощущал усталость.

– Это четвертая вспышка за месяц, Вилл, а ведь он еще только начался.

Вилл хмуро подумал об отметинах на коже – их уже три. В голове зазвучал спокойный, размеренный голос Роберта – порез должен быть глубоким, Вильям, тебе должно быть больно, ты должен вынести из этого урок . Вилл бросил взгляд туда, где над камином, за книгами и безделушками лежал материнский кинжал. С упавшим сердцем он подошел к полке, взял его дрожащими пальцами, рассеянно провел по незаточенной части. Металл нагрелся от огня. Вилл закатал рукав, скользнул глазами по шрамам.

– Подожди, – остановила его мать. – Роберту об этом знать не нужно. Этот случай останется нашей тайной. Только этот.

Вилл поднес к коже лезвие.

– Все равно узнает. Он всегда узнаёт.

С этими словами он провел лезвием по руке, сделав глубокий надрез. Мгновенно кровь наполнила рану и заструилась по запястью. Сжимая зубы, чтобы не дрожать от боли, пронзившей руку, Вилл ощущал еще и облегчение – ведь в этот миг он чувствовал все. Злость и тоску, страх, отчаяние и горе – самые простые вещи, свойственные смертному, человеку. Было время, когда он наслаждался своей необычной силой, цеплялся за нее вместо того, чтобы попытаться избавиться. То время прошло.

Материнская рука высвободила кинжал из его судорожно сжатых пальцев. Прежде чем вернуть оружие на каминную полку, леди Кэтрин платком отерла лезвие. К тому времени, как Вилл остановил кровотечение, а мать, вынув бинт из ящика прикроватного столика, перевязала рану, боль стала тупой, ноющей. Он смотрел, как сквозь бинт проступает алое пятно.

– Это тебя научит, – тихо сказала мать.

Научит чему? горько подумал он, не сводя глаз с капель крови на полу. Научит держать себя в руках? Или скрываться? Научит врать? Научит, как стать бездушным, жестоким принцем? Больше всего его ранило, что, нанося себе рану, он чувствовал внутри странную опустошенность. Пустоту. Мать быстро провела пальцами по его медальону на цепи.

– Скоро ужин, – сказала она. – Ступай, приведи себя в порядок.

Вилл кивнул и вышел.

Вилл почти бежал и, свернув за угол, чуть не столкнулся с человеком, шедшим навстречу по коридору. В последнюю секунду он с трудом успел затормозить. Встречный тоже остановился, величественно выпрямившись.

– Что у тебя за скверная манера бегать с опущенной головой.

Вилл заставил себя перевести взгляд с горла мужчины на его подбородок, нос и, наконец, нижние веки.

– Прости, отец.

Роберт Дейл, широкоплечий, суровый, смотрел вниз на сына, куда-то в район его бровей. Эти двое почти всегда избегали прямо смотреть друг другу в глаза. Вилл из почтения – скорее вынужденного, чем искреннего, – а Роберт от неприязни. Темные глаза мальчишки были для него особенно оскорбительными. Сейчас внимание Роберта привлекла окровавленная повязка на запястье сына.

– Что случилось? – отрывисто спросил он.

Вилл замялся. Он понимал, что Роберт спрашивает не о самом порезе, а о причинах его появления.

– Филип. Он оскорбительно высказывался о нашей семье. Он меня спровоцировал, – что ж, это не было ложью. Не совсем ложью. Сорвался он из-за Сары, но все началось раньше, на базаре. А кроме того, Роберту не нравился сын его брата.

– Дай мне взглянуть, – скомандовал Роберт, показав на повязку.

Вилл протянул руку, и Роберт размотал ткань, плотно перетянувшую последний порез. Окровавленная тряпица упала на пол.

– Это было глупо, – добавил Вилл. – Совсем незначительная оплошность. Мне все лучше удается владеть собой…

Острая боль пронзила руку, не дав ему договорить. Между пальцами Роберта потекла кровь, когда он с силой сжал руку Вилла, заставив рану открыться вновь.

– Незначительная оплошность – все равно оплошность, – хладнокровно бросил Роберт. – И ты это понимаешь.

Хватая ртом воздух, Вилл упал на одно колено. Воздух в зале начал вихриться, и он здоровой рукой вцепился в медальон, отчаянно пытаясь овладеть собой. Если все повторится прямо здесь, на глазах у Роберта, ему несдобровать, порезы на руке покажутся мелкими неприятностями. В последний раз его заперли в комнате на неделю, наглухо заколотив окна, будто это могло удержать магию. И это было после того, как Роберт сам рассек ему руку чуть не до кости. Его телохранители тогда сломали Виллу запястье, пытаясь удержать, чтобы он не вырвался.

Роберт не ослаблял хватку.

– Вот так, по надрезу за раз, я выжму из тебя эту дурь. Понял?