Татьяна Мастрюкова - Болотница [litres]

С громким стуком она упала на пол, подняв облако пыли и трухи, но не развалилась, как я втайне надеялась, веревки продолжали крепко сжимать ее бока.

Я подождала немного. В доме по-прежнему было тихо, и никто не бросился к упавшему коробу.

Больше ничего путного на чердаке не нашлось, и, запихав за пояс сверток со свечами, я решила спускаться вниз.

Только чудом не покалечившись, я сумела слезть со стремянки без происшествий, но обратно в сарай на всякий случай относить ее не стала.

Свечи аккуратно сложила на тумбу в прихожей.

Потом доволокла коробку до кухни и стала шарить по полкам и шкафчикам в поисках подходящего ножа, чтобы перерезать веревку.

Сначала я безрезультатно попыталась поддеть крышку ломом. Но найденные ножницы оказались ужасно тупыми. А нож, который отлично резал колбасу и хлеб, еле-еле справлялся с промасленным канатом, так что пришлось изрядно попотеть, чтобы если не перерезать, то хотя бы перепилить веревки на коробке.

От всего этого я настолько выбилась из сил, что все бросила как есть, едва последняя преграда к содержимому коробки была преодолена. Даже не стала сразу поднимать крышку, а сначала налила себе чаю и обессиленно опустилась на табуретку, бессмысленно глядя в окно и прихлебывая из чашки.

Я очень устала. Казалось, во мне образовалась какая-то пустота: ни мыслей, ни эмоций, ничего. Только горечь. На меня напало какое-то отупение.

Может быть, я даже задремала с открытыми глазами.

Какая же эта Анцыбаловка ужасная глушь. Не к кому обратиться за помощью. За все время из местных жителей я видела только угрюмого старика и нелюдимую старушку. Хотя родители упоминали еще трех-четырех старушек, якобы тоже проживающих в деревне, а некоторые дома казались более-менее обитаемыми, их хозяек я ни разу не встречала. И мне было даже страшно представить, кто открыл бы мне дверь, постучись я в один из этих всегда запертых домов. Та бабулька, которую мы прошлый раз с мамой видели, хотя и смотрела на нас в упор, никак не реагировала на приветствие. Либо была глуховата, либо воспринимала нас как плод своего воображения. И это ничуть не вызывало желания попытаться наладить с ней общение.

Папа, сам городской житель, обожал такие глухие деревенские места. В детстве его самым ярким, самым, наверное, счастливым воспоминанием была жизнь с дедушкой и бабушкой в отдаленном селении, где не было ни телефонов, ни телевидения, ни электричества, ни водопровода. И людей там тоже особо-то и не было. По старинке дома отапливались печами, а с наступлением сумерек все просто-напросто ложились спать. Маленькому мальчишке все казалось замечательным приключением: и катание на лошади, везущей телегу с сеном, и колка дров для печи, и баня, и даже работа в огороде. Поэтому папа был уверен, что нам с мамой в любой глуши будет так же весело, как ему в детстве. Понятия не имею, почему мама никогда его в этом не разубеждала. Иногда взрослые поступают совершенно нелогично, как я уже не раз говорила.

Вспомнив о папе, я оставила чашку, перепрыгнула через побежденную коробку и побежала на интернет-яблоню звонить ему.

В трубке так дико трещало и шипело, что гудки были едва слышны. Не хватало только, чтобы телефон сломался.

Я начала плакать еще до того, как услышала родной папин голос.

– Вичка, извини, доченька, я очень сильно занят, – не дав мне и слова сказать, сразу начал озабоченно тараторить папа. Голос его то приближался, то удалялся, как бы волнами. Связь была отвратительной. – Что? Что ты говоришь? Очень плохо слышно. Треск один. Мы с мамой разговаривали недавно, все у нее спроси. Целую. Отдыхай! Пока! – И папа отключился.

Не веря своим ушам, я набрала снова, но номер уже был недоступен. Как мама могла с ним недавно разговаривать? Недавно – это когда? Вчера? Сегодня?

Я набрала мамин номер. Вызов шел, но ни гудков, ни даже потрескиваний слышно не было, только тишина. А потом все просто прекратилось. Будто я и не звонила никуда. Мне даже пришлось зайти в список недавних вызовов, чтобы убедиться, что ничего не померещилось.

Теперь я осталась совсем одна. И решать проблемы тоже придется одной.

Я было подумала обратиться в полицию, но ясно представила, как деревенские полицейские слушают мой сбивчивый рассказ про ушедшую сегодня ночью в лес и до сих пор не вернувшуюся маму, про то, что в нее кто-то вселился, что папа сказал не беспокоиться и что он с ней разговаривал, что у мамы есть мобильный телефон, но все равно она в беде. И как они переглядываются и не отпускают меня домой, как начинают задавать вопросы про мое здоровье, как отвозят меня в больницу и обследуют, словно психически больную, как вызывают папу, а еще раньше какую-нибудь службу опеки… И никто-никто в это время не предпринимает ничего для спасения моей мамы…

Тут я разозлилась, что все так несправедливо. Разозлилась на маму, что она так по-дурацки позволила в себя вселиться; на папу, что он отмахнулся от меня, будто ему дурацкая работа важнее дочки; на дурацких соседей, которым наплевать; на дурацкий колодец, из-за которого все так вышло…

Пулей слетев с дерева, я с ломом наперевес бросилась к проклятому колодцу и принялась с остервенением бить по крышке. Я била и била, лупила, и кричала, и плакала, пока не выбилась из сил.

Малина с куста немного меня утешила. Нигде я не видела такой сочной, крупной ягоды, пригибающей ветки аж к самой земле. И совсем не червивая, и даже обычных для малинника клопов нет.

Наверняка в этом есть какая-то магия из-за близости проклятого колодца. Даже в местном лесу, мне кажется, такой крупной ягоды не было.

Подумав о магии, я сразу вспомнила про плетеную коробку с чердака. Удивительно, сколько сил я потратила на то, чтобы достать ее, и так быстро забыла про нее.

Всякий раз неожиданно начинавший гудеть холодильник нервировал меня, поэтому я решила провести осмотр на улице.

Волоком протащив коробку через порог и ступеньки на улицу, поближе к интернет-яблоне, я поднатужилась и перевернула плетеный короб, высыпав содержимое прямо на траву.

Поднялось облачко пыли и трухи, заставившее меня расчихаться.

Вперемешку в траве валялись мотки пеньковой веревки, завернутые в ломкие от времени желтые газетные листы швейные принадлежности и какие-то травы, давно превратившиеся в пыль, отрывной календарь за 1987 год, пустой пузырек из-под таблеток валерьянки со странным осадком на стенках изнутри, цветастые тряпки, сразу напомнившие мамин сарафан, спичечный коробок, заполненный аккуратно наломанными веточками какого-то кустарника вместо спичек, и тонкие брошюрки. Я быстро пролистала их. Качества они были самого дрянного и по виду больше напоминали инструкции к каким-нибудь приборам, которые никто никогда не читает. Однако брошюры были не рекламные, и их явно читали, судя по пометкам на полях, сделанным простым и красным карандашами, и по вложенным вместо закладок обрывкам тетрадных листочков в клеточку. Все они были изданы в середине 1990-х и содержали в себе какие-то истории про инопланетян, нечистую силу, приметы и суеверия, перемежающиеся заклинаниями и молитвами, иногда даже похожими на христианские. Но чаще всего это была полная галиматья, где святые угодники соседствовали с домовыми и кикиморами. То есть такого же плана книжки, как тот сборник страшилок, напугавший меня рассказом про оборотня. Только тот оборотень меня больше не ужасал.