Татьяна Мастрюкова - Болотница [litres]

Я обратила внимание, что все закладки и пометки касались историй, связанных с лесом и водой. Встречи с якобы лешими, наводнения, заблудившиеся в знакомом месте охотники, заклинания против блуждающих огней и прочих кикимор. В глаза бросилась подчеркнутая красным карандашом фраза: « Сами по себе вещи не обладают магией. Только человек может наделить вещь магией, сделать ее талисманом, оберегом или превратить в артефакт, приносящий проклятие ».

В самом низу этой груды барахла обнаружилась тетрадка. Я было решила, что именно от ее страниц отрывали бумажные полоски для закладок, но опять ошиблась.

Книги с описанием магических обрядов называются очень величественно – гримуарами, но на самом деле они далеко не всегда такие красивые и таинственные, какими их описывают в приключенческих книжках и показывают в кино. Вот он, гримуар, – обычная школьная тетрадка в восемнадцать листов с обтрепанной, выцветшей зеленой обложкой. Стоила в свое время три копейки, страницы пожелтели и замялись, исписаны мелким, неаккуратным почерком заурядной синей шариковой ручкой. Тетрадка распухла и топорщилась, оттого что в нее были вклеены дополнительные листы с заметками, вырезками, какими-то сметами (похожими на те, что иногда по работе составлял папа, устроившись в кресле перед компьютером) и даже, как мне показалось, списками продуктов, что ли.

Здесь тоже были молитвы и заклинания, но выглядели они не так глупо, как в книжонках, изданных типографским способом. И дневниковые записи тоже были не глупыми. Странными – да, но не глупыми.

Не очень понятно, почему сразу не начать было записывать в более толстую тетрадь или блокнот. Разве что в деревенской лавке не нашлось ничего подходящего.

Убористым, мелким, иногда неразборчивым – из-за спешки или из-за расплывшихся от времени чернил – почерком какой-то человек с инициалами Е. Л. писал не для печати, а для себя. Так иногда записывают рабочие заметки по ходу дела, чтобы не забыть. У моего папы есть похожий блокнот, исписанный как попало, на первый взгляд, без всякой системы, понятный и доступный ему одному.

Я тоже пыталась вести дневник, причем неоднократно, но мне всякий раз не хватало терпения. Записи делала как попало, иногда раз в несколько месяцев. И хотя требовала, чтобы родители не читали мой дневник, сама никакой секретности не соблюдала, бросала его где попало. Да еще мы с девчонками в школе постоянно давали друг другу почитать свои секретики и писали в чужие дневники всякую ерунду.

Этот же дневник точно не был предназначен для посторонних глаз, хотя не было на нем никаких замочков, никакого шифра, и вряд ли автор рассчитывал, что какая-то незнакомая девочка будет читать его записи. Интересно, был ли кто-нибудь еще, кроме владельца дневника и меня, кто вчитывался в эти строчки, написанные то с грамматическими ошибками и каким-то простонародным языком, то совершенно грамотно и почти современно?

Зеленая ученическая тетрадка была посвящена странным событиям, творившимся в Анцыбаловке.

Автор записок пытался разобраться в происходящем и по мере сил противостоять ему. Он методично описывал происшествия, а потом способы устранить или обезвредить последствия этих происшествий. Судя по множеству перечеркнутых и исправленных строк, наклеенных поверх текста бумажек, автор не знал правильного решения и всякий раз искал и пробовал новый способ. И явно эта тетрадка была не первой и, возможно, не последней, поскольку заметки в ней начинались без всякого вступления и обрывались так же неожиданно.

Попадись мне эти заметки раньше, когда я листала дурацкие журнальчики про инопланетян, я решила бы, что это просто какой-то свихнувшийся на лесном болоте старик. Теперь я не стала бы делать таких однозначных выводов.

Заметки то и дело прерывались какими-то математическими расчетами и схемами непонятных сооружений, а также народными рецептами зелий из трав, которые я без зазрения совести пропускала. Во-первых, математика – не мой конек, а во-вторых, большую часть указанных растений я не то что в глаза не видела, а даже вообще таких названий никогда прежде не встречала. Предположим, «семь верхушек и семян полыни, собранной на Иванов день, на Успение, ущербной луны, по вечерней роче » звучало более-менее понятно, особенно если не уточнять даты. Но как выглядела одолень-трава , чьи цветки отгоняли нечистую силу? И что такое ясенец, и почему он неопалимая купина ? А дягиль – растение или животное?

Какие-то листы были вклеены, и желтые пятна клея пачкали строчки. Какие-то страницы неаккуратно выдрали, оставив неровную бахрому у линии сгиба, и вряд ли это сделал автор дневника, человек, судя по всему, обстоятельный и аккуратный. Он-то не уничтожал свои исправления, а только снабжал короткими эмоциональными подписями: « Не то! », « Ложь! », « Не работает! ». А вот тот, кто так неряшливо драл из тетради, не позаботился даже о целости вырванных страниц: на торчащих обрывках остались буквы и даже части слов.

Первым делом я почему-то заинтересовалась, что же могло быть написано на исчезнувших листах, но ничего не смогла понять, поэтому сосредоточилась на имеющемся тексте.

Начальная запись в тетрадке начиналась ничего не значащим заявлением:

Она вернулась. Все насмарку.

И дальше все перечеркнуто крест-накрест и снабжено по краю листа эмоциональным комментарием. Сначала я, разумеется, прочла зачеркнутое:

Мать болотница, жабица старица, пошли болотника, пошли защитника, то пусть меня берегает, остерегает, от меня чертей отгоняет, ведьмовские слова пусть не подпускает, колдуна за версту прогоняет, да ночной покой сторожит, да мое житие в благе лежит, то я помяну, то я примяну, то тебе матушка болотная дань притяну. Аминь.

Я перевернула для удобства тетрадку и прочла приписку:

Какой тут аминь? Тот ночью не испоганится, да бесы на нем скак не сотворят, кто дань нечистой твари принесет. Чушь!

Невольно усмехнувшись эмоциональности и согласившись с комментарием, я стала листать тетрадку дальше.

В гнилое место селили негодные семьи из смутьянов, лентяев, пьяниц. Или просто не по душе барину пришлись. Слыл просвещенным, а сам никогда носу не совал в эти края, и до темноты ни один управляющий не задерживался по его приказу. А комиссары вот никого не боялись и никого не жалели. Сами, правда, тоже не приезжали.