Татьяна Мастрюкова - Болотница [litres]

– Папа говорил, что очень задешево снял дом, – вставила я.

Бабка с внучкой переглянулись с мелькнувшей догадкой на лицах, догадкой, которой не захотели поделиться и которая, я убеждена, мне бы очень не понравилась. Галкина бабушка немедленно предположила, что наверняка дело в припрятанных богатствах Лоскатухиных.

Судя по хранившемуся на чердаке хламу, ни о каком особом богатстве говорить не приходилось, но я промолчала.

– Да ж всегда они зажиточными были, Лоскатухины-то. И скот же не мер, и огород колосился. Места-то у нас плодородные, особенно в Анцыбаловке-то. Если бы не… Для хозяйства ж там все хорошо, для людей разве что негоже. Но племянник-то лоскатухинский и не жил же там, неделю разве что выдержал и снова же в город укатил, а после только наездами и никогда ночевать не оставался. Занятой же больно. Тогда ж и остались одни старики в Анцыбаловке-то. Что ж ему, какой интерес со старыми-то. Зато дачники так и едут. Племянник-то все кресты да образа из дома-то свез, чтобы, значит, дачникам угодить. Мол, вдруг они какие безбожники, и им же не понравится, мол, как в церкви отдыхать. А много их же было, и образов, и оберегов всяких.

– Одна иконка осталась, – сказала я, и голос у меня невольно дрогнул, потому что сразу вспомнилось, при каких обстоятельствах я впервые заметила ее.

– Ну хоть что-то, – вздохнула старушка. – У нас-то при советской-то власти-то перво-наперво все иконы же по домам собрали да сдали куда-то, чтобы, дескать, трактор купить. Кое-кто свои-то спрятал, вон, бабка моя, царствие ей небесное, но остальные ж, большинство, все отдали, кто из страха, кому же все равно было. Церковь же при кладбище была в Никитино, так ее тоже сразу ликвидировали, попа с семьей сослали, раскулачили, значит. Большая же семья была, добрые люди, отзывчивые. Но уж такие времена были. Был же тут у нас во ту пору один товарищ, партиец, очень шустрый. Все порушил, что раньше было. Хотел и болото осушить, да кто-то из кулаков, значит, его прикончил в лесу-то. Старый Лоскатухин тоже не особо же верующий был, по молодости особливо. А потом вишь как переменился. Особенно же, как батя его помер.

– Почему?

Бабка неопределенно передернула плечами, отказавшись отвечать.

– Что такое чаруса ? – вдруг вспомнила я.

– Энто когда на болоте топь затянута травой да зеленью, как покрывалом, ну чисто ж полянка с цветами. Птицу-то выдержит, а зверя покрупнее да человека враз утянет. И поминай как звали. А ты чего спрашиваешь?

– Да так…

Мы помолчали, каждая думая о своем. Потом Галкина бабушка встрепенулась:

– А вот ты спрашивала про Лоскатухиных, что у них эдакого, особливого.

Ничего такого я не спрашивала, но благоразумно кивнула.

– Особенность у всех лоскатухинских мужиков была: с раннего ж малолетства появлялась седая витушка справа на виске.

– Это не такая уж и редкость, – возразила я. – У моего папы, например, тоже седая прядь и тоже, кстати, на правом виске. А мы не Лоскатухины. Папа вообще сирота, его дед с бабушкой воспитывали.

Тут я замолчала, сообразив, что не к месту разоткровенничалась. Бабка с внучкой смотрели на меня в странном молчании, будто на их глазах на моей голове выросли ветвистые рога. Что бы я ни сказала, похоже, все оборачивалось против меня. Все трактовалось с суеверной точки зрения.

И здесь я сама себе изумилась, внезапно вспомнив, что всегда воспринимала папину седую прядку как нечто само собой разумеющееся и никогда не интересовалась ее происхождением. Кажется, она была у папы всегда. Во всяком случае, мама говорила, что это очень красиво, и шутила, что только благодаря эффектной седой пряди папу и заметила.

– У племянника тоже такая прядь есть? – почти не думая, лишь бы перевести тему с меня и моей родни и не погружаться в раскаяние от собственной невнимательности, спросила я.

Но и тут не угадала – бабушка с внучкой удивленно уставились сначала друг на друга, а потом обратно повернулись, хлопая глазами, будто к ветвистым рогам на моем лбу прибавилось вишневое дерево.

Однако дело было не во мне. Будто только что осознав это, Галкина бабка задумчиво протянула:

– Вот ведь… Дык и не знаю ж я точно… Он же ж не какой-то шошеня-росшошеня, завсегда налысо бреется, мы ж даже думали, военный, что ли. Али бандит. Не разберешь ведь тогда…

И тут меня осенило. Вытащив смартфон, я быстро нашла нужную фотографию и продемонстрировала ее бабушке с внучкой. Они молча и внимательно уставились на изображение и так же молча переглянулись. Только и делают, что переглядываются.

– Вам знаком этот человек? – спросила я. – Я сфоткала его в лесу, когда мы там с мамой гуляли.

– Гуляли в лесу? – поразилась Галка, но бабушка шикнула на нее и потянулась за футляром с очками.

– Зачем тебе он? – спросила она, теперь уже вглядываясь в экран сквозь очки.

– Он очень странно появился, неожиданно. И так же незаметно ушел, будто исчез. И еще он нас предостерегал, чтобы мы не ходили к болоту.

– Я не могу… не могу сказать точно, – пробормотала бабушка почти шепотом.

– И я не могу, я тогда слишком маленькая была. Я его плоховато помню, – начала было откровенничать Галка, но старушка снова цыкнула на нее.

– Кого его ? – Меня было не провести. – Мы с мамой сначала решили, что это Василий Федорович.

– Конечно, они ж родня дальняя, – снова чуть не проговорилась Галка.

Бабушка шлепнула ее по затылку. Девчонка аж зашипела от боли и принялась с обиженным видом растирать голову.

– Кто?

Галкиной бабушке совсем не понравились мои расспросы. Она сняла очки и откинулась на спинку стула, избегая смотреть и на экран телефона, и на меня.

– Ой, девочка, там так же плохо видно все, на этой твоей картинке-то. Ты бы уж у Василия сама спросила бы, что да как. Ой, Господя, зачем же фотофировать -то его было. Ой, страх! – пробормотала она чуть слышно и, повернувшись к углу с иконами и зажженной лампадкой, быстро перекрестилась. Она явно узнала кого-то даже в этой нечеткой фигуре.

– Это, может быть, местный лесник? – уточнила я.

– Сказанула тоже! – фыркнула Галка и покосилась на бабушку, но та была занята своими мыслями и только печально покачивала головой. – Отродясь здеся лесников не было.

Глаза девчонки загорелись, и она было придвинулась ко мне поближе, чтобы что-то сказать, но снова оглянулась на бабушку и плюхнулась обратно. Но по лицу было видно, каких усилий ей стоит не проболтаться.

Хотя Галка со своей бабушкой однозначно не хотели мне помогать ничем, кроме разве что советов, я почувствовала себя рядом с ними намного лучше. Я была не одна, мне поверили. И пусть даже мне придется возвращаться в Анцыбаловку, я уже не ощущала этого ужасающего, беспомощного одиночества. Даже страх немного притупился.