Рейчел Бердж - Корявое дерево [litres]

Стиг свирепо смотрит на дверь, потом опять на меня. Можно подумать, что его разыскивает полиция. От страха у меня начинает сосать под ложечкой… Когда я дотронулась до его пальто, то почувствовала такую ревность, такой гнев. Возможно, он причинил кому-то физический вред и теперь в бегах.

Я смотрю в щель между желтыми клетчатыми занавесками и вижу, что снаружи стоит «Вольво» Олафа.

– Ничего страшного, это просто сосед, – шепчу я.

В дверь стучат, и лицо Стига становится бледно, как мел. Подводка под его глазами размазалась, в волосах застряли щепки. Я понимаю, что и сама выгляжу не лучше. Я не принимала душ, не умывалась и не расчесывала волосы со вчерашнего утра. С моим изуродованным глазом я наверняка выгляжу как сущее пугало.

Сквозь щель между занавесками на меня смотрит женщина с красным лицом, и мы с ней обе вздрагиваем.

– Марта? Это Иша! – Она барабанит по оконному стеклу. Стиг поспешно удаляется в глубь гостиной, и на секунду мне начинает казаться, что сейчас он, возможно, притаится за клетчатым диваном Мормор.

– Что ты собираешься ей сказать? – шипит он.

– Не волнуйся, все будет в порядке, – бормочу я.

В дверь опять начинают молотить, так громко, что проснулся бы и мертвый. Дверь трясется – кто-то пытается открыть ее снаружи. Я бросаюсь к ней и отодвигаю задвижку. На крыльце стоят Олаф, усталый и настороженный, и огромная женщина в дубленке. Полагаю, это и есть Иша. Будучи на несколько дюймов выше Олафа и на целый фут шире, она выглядит довольно грозно. Ее щеки испещрены красными прожилками – вид у нее такой, будто она разделывала мясную тушу и не озаботилась вытереть после этого лицо. Что за срочность? Почему им обязательно надо было являться в такую рань?

Карие глаза Иши вспыхивают, она поднимает руку в перчатке к своему глазу, смотрит сверху вниз на мой и спрашивает громким басом:

– Это сделало дерево?

Я сглатываю и едва заметно киваю.

Иша хмурится, глядя на меня, как будто хочет сказать, что я слишком взрослая, чтобы лазить по деревьям.

– Как?

Я пожимаю плечами и отвожу взгляд. Врач сказал мне, что такое случается нередко – разум блокирует то, что предшествовало получению серьезного увечья, и воспоминания вернутся, когда я буду к этому готова. Но мне все равно тошно оттого, что я ничего не могу вспомнить. Ведь я не залезала на это дерево с тех самых пор, когда была ребенком… по правде сказать, я вообще не знаю, что я на нем делала.

Иша неодобрительно фыркает и смотрит за мою спину.

– Mora di ? – Я качаю головой, и она пробует спросить еще раз:

– Mora di – твоя мать? Она ведь с тобой, да?

Mora di – вот что повторял Олаф, когда высадил меня у домика Мормор минувшей ночью. Ну конечно же, увидев в окне свет, он начал спрашивать о маме, решив, что в доме находится она. Не мог же он догадаться, что в домике Мормор поселился этот гот.

– Нет, мамы здесь нет. – Я открыла дверь только наполовину. Даже отсюда я чувствую, какой паникой охвачен Стиг. Если бы в доме была задняя дверь, он – я в этом убеждена – давно бы уже смылся.

Иша бормочет что-то по-норвежски, и Олаф отшатывается. Она выпрямляется в весь свой внушительный рост.

– Мы войдем. – Это звучит отнюдь не как просьба.

Я отступаю в сторону, но делаю это недостаточно быстро. Когда Иша протискивается мимо, я чувствую, как меня наполняют исходящие от нее гордость и сила. Дубленка не в состоянии передать многое – она как музыкальный инструмент, который может издавать только одну ноту, но эта нота звучит громко и не фальшиво. Она говорит о глубинной сущности человека, и каждая клеточка существа Иши громко возглашает, что по сути своей она воин.

К ним, радостно лая, подскакивает Гэндальф, и Олаф опускается на одно колено. Не знаю, кто из них двоих дарит другому больше поцелуев. Иша любовно гладит пса по голове.

– Мы из-за тебя так беспокоились! Конечно же, ты явился сюда, непослушный ты беглец!

Дверь ванной издает чуть слышный скрип, и Иша тут же выпрямляется:

– Кто здесь? – Она делает шаг вперед, и в комнату осторожно входит Стиг.

Иша изумленно поднимает брови:

– Ты кто? – Она окидывает его взглядом с ног до головы, замечая и странную одежду, и древесные щепки в его волосах.

Я, не раздумывая, говорю:

– Это друг нашей семьи. – Затем уставляюсь в пол, досадуя на себя из-за того, что просто не сказала ей правду.

Гэндальф обегает вокруг дивана и послушно садится у ног Стига. И парнишка, и пес смотрят на меня с мольбой, и я чуть заметно качаю головой. Я чувствую себя виноватой из-за того, что Стигу пришлось спать в дровяном сарае, но мне все равно не нравится, что из-за него я вынуждена лгать.

Стиг выходит вперед и протягивает руку:

– Jeg heter Stig. – Парень подходит к Ише с таким уверенным видом, словно он здесь на законных правах. Она задает ему несколько вопросов по-норвежски и кивает, когда он отвечает на них. Похоже, его ответы ее удовлетворяют, и она проходит на кухню, сняв перчатки и шарф, кладет их на стол и открывает стенной шкаф-кладовку. Потом, пробормотав что-то себе под нос, открывает еще один. Стиг вопросительно поднимает бровь, но я только молча пожимаю плечами. Я понятия не имею, что она делает, а спрашивать не хочу.

Иша захлопывает дверцу стенного шкафа и поворачивает ко мне свое грозное лицо:

– Сколько Стигу лет?

Стиг начинает было отвечать, но Иша вскидывает руку, чтобы он замолчал. Я смотрю на него и сглатываю, пытаясь угадать его возраст.

– Э-э, семнадцать.

Стиг кивает, и я облегченно вздыхаю, но Иша еще не закончила: – А когда Стиг приехал?

Я отвечаю медленно, неуверенно:

– Он приехал несколько дней назад. Хотел попасть на похороны, но рассчитал день неправильно и не успел. – Видимо, я ответила, как надо, поскольку Стиг немного расслабляется.

Иша кивает, затем переходит к вопросам на другую тему: – Почему твоя мать не здесь?

Я стискиваю зубы.

– Мама собиралась приехать, но у нее возникла нештатная ситуация на работе. Она скоро прилетит. – Правда жжет изнутри, как кислота: мама лишила меня возможности попрощаться с той, кого я любила больше всех на свете.

Иша испытующе смотрит на меня.

– Когда она приедет?

– Думаю, завтра. Это зависит от расписания авиарейсов.

Иша кивает, но ее лицо остается непроницаемым, так что я понятия не имею, верит она мне или нет. Она что-то говорит Олафу, потом снова обращается ко мне:

– К нам приезжает наша родня. Они скоро уедут, но этой ночью у нас не будет для тебя места. Если твоя мать приедет завтра, ты не против остаться здесь?

Я киваю, и она выдвигает для меня стул и делает мне знак сесть. Я опускаюсь на сиденье осторожно, боясь того, что она может сейчас сказать. Опершись на край стола, она смотрит в мой правый глаз и произносит слова медленно, и каждое из них – драгоценный дар: