Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

Группы получились небольшие. Командир оставил с собой Балагура, изучающего найденные письма, и Интеллигента «чтоб мальчишку не разбаловали окончательно». Маруся, естественно, оставалась проводником. Спортсмен отправился с ней, поскольку долго не мог находиться в компании Ивана, да и к девушке имелся определенный интерес. Что-то случилось с ней: морщинки бороздят переносицу. И вообще с его стороны просто свинство не уделять ей достаточно внимания после того, что произошло на сеновале. Молчун, невзирая на мучительные головные боли, пошёл с ними, поскольку надо же было кому-то с ними идти.

– Лейтенант! А, может, кого-нибудь ночевать в шалашике оставить? – Балагур прекратил тщетные попытки нахрапом разобраться с морзянкой.

– Все должны быть вместе, – тот, стиснув зубы, решительно мерил шаги от шалаша до ели и обратно. – Короче. Бери этого фраера и облазьте окрестности, кусты и прочее. Далеко не уходите.

– Чего искать?

– Всё, что может принадлежать человеку: оружие, одежду, топор. И так далее. Ясно?

– Пойдем, Шура, в кустики, – хихикнул толстяк.

Интеллигент безразлично поднялся. Вначале исследовали кусты за шалашом. Хрупкие ветки ломались от малейшего прикосновения, и они подняли бессмысленный шум.

– Как стадо слонов, – нахмурился Иван, закатывая рукав и стягивая руку жгутом. Сейчас. Ещё полминуты и наступит долгожданное расслабление. Он ещё покажет этим засранцам! Особенно толстяку. Ишь, и Морзе знает, и ночевать в одиночестве в лесу потянуло. И фотоаппаратом пощёлкивает… Шприц поразил вену. И временно отключил Ивана от мира.

Отойдя от Командира на приличное расстояние, Балагур вдруг заискивающи предложил:

– А не перекусить ли нам, пока начальство не видит? – и стал вытаскивать припасы. – Тут колбаса, хлеба немного, сальце. Живём, брат, – он в момент разложил продукты на огромный носовой платок, открыл пробку у фляжки с водой, отпил глоточек и умиротворённо размазал капли по пухлым губам. – Присаживайтесь, сударь. А вот ножа нет. А у тебя?

– Есть, – Шурик пошарил за поясом, где постоянно находился добытый в санатории «резак». Ножа не было.

– Чего канителишься?

– Нет, – проглотил Саша. – Нет ножа.

– Ну и фиг с ним. Отламывай и жуй.

Кашица жёваного хлеба с колбасой никак не лезла в глотку. Память, захороненная недосыпанием и похмельем, усилием воли медленно возвращалась. Наплывала волнами и уходила с отливом. Где же ножик? Дом. Иринка. Упало что-то. Подсвечник? Рябина за окном. Или ёлка? Муть, усталость. А утром – Спортсмен и Маруся. Он точно помнит, что, одеваясь, взял нож. И в лодке тот прилегал к ноге. И за столом, когда чуть было не началась драка. Ах, чёрт! Койки. Они таскали тяжёлые сетки. Он выложил нож на подоконник… А потом: всё быстрее, второпях на переправу.

– Э-э, плохой из тебя работник. Кто хорошо ест, тот хорошо работает, – Балагур смахнул с подбородка крошки. – На, хлебни водички. Что в сухомятку-то…

Шурик приложился к фляжке, чуть приподнял голову и… поперхнулся. Кашель тугой, как жгут, забился в горло. Балагур услужливо похлопал по спине. Но кашель не проходил.

– Ты чего, Шура? Ты чего? – испугался толстяк, когда лицо юноши посинело. – Водички может?

Сашка судорожно мотнул головой и, хватаясь за грудь, другой рукой показывал наверх, на берёзовый ствол, под которым они обедали. Его загадочные жесты и задыхающаяся мимика принудили Балагур к решительным мерам. Он согнул Шурика животом на своё колено, наклонил и вставил два пальца в рот. Кашель прорвался тяжёлым, влажным фонтаном недожёванной кашицы.

– Ну, как ты? – брезгливо вытирая руку, спросил Борис. – Дышишь?

Шурик кивнул, ему понадобилось несколько минут, чтобы отдышаться, вернуть чёткость мыслям и разогнать радужные круги перед глазами.

– Напугал ты меня! Как же так, Шура!? – толстяк заботливо склонился над ним.

– Топор, – сипнул Шурик и вновь закашлялся, но уже лёгким, очищающим кашлем.

– Какой топор? – не понял Балагур.

Сашка лишь махнул рукой вверх, Борис поднял глаза. Поперёк ствола в берёзу вгрызся топор.

– Ого! Шурик, это же… Подожди, – корреспондент вскочил, отбежал несколько шагов и с удивлением уставился на дерево, рядом с которым оклемавшийся Интеллигент виновато загребал землёй дымящуюся лужицу.

– Вот так-то, – Борис подошёл к небольшому бугорку подсохшей земли, – как идея, что тебя только что стошнило на могилу?

…Бортовский осоловело и недоверчиво осматривал берёзу.

– С той стороны почти вся кора содрана, – суетился, показывая Балагур. – А если издали посмотреть, то топор – перекладина креста. Видишь? Обычно рубят вдоль ствола и наискосок. А тут высоко и строго перпендикулярно.

Слова медленно доходили до Ивана. Он уловил основное. МОГИЛА. Невысокий холмик под берёзой говорил о её размерах. Это больше походило на неглубокую ямку, чем на могилу. Но топор перекрещивался со стволом берёзы, действительно напоминая знак захоронения, слегка уродливый, неряшливый, но добросовестный.

– Сок ещё капает, – отметил Балагур, проводя ладонью под топором. – Недавно, значит. Пару деньков назад.

– Сфотографировал? – сипнул Иван.

– Первым делом. Что дальше, лейтенант?

– Мальчишка?

– В порядке. Утомился. Спит.

Бортовский принял решение:

– Откапывать будем.

– Надо ли?

– Здесь я приказываю. Ясно? Мне нужно убедиться тут ли академик? Приготовить сапёрные лопатки. Чего мнёшься? Вопросы?

– Лопаты-то… мы на пасеке оставили.

– Что?! – Иван заскрежетал зубами, отцепил от ремня лопату и потряс ей перед лицом толстяка. – А ты это видел?! Мать вашу перемать! Сказано было: экипироваться в полной боевой? Или нет?

– Но мы… думали…

– Не думали вы! У вас и думать нечем! Вместо головы знаешь что? Чем водку жрут, да по бабам бегают! Я вам покажу, засранцы! Я научу приказ выполнять! – Бортовский выхватил топор из берёзы и протянул его корреспонденту. – Вот твоё орудие. Через пятнадцать минут меняюсь с пацаном, потом ты со мной, и так по очереди. Ясно? – и с остервенением вогнал лопату в могильную насыпь.

Балагур надул щёки, выдал «п-пу-ух-ух» и нерешительно принялся отгребать землю лезвием топора:

– И всё-таки нехорошо это. Примета плохая, – и на уничтожающий взгляд Бортовского. – Примета, говорю. А мне что? Я же не отказываюсь. Тем более – академик. Посмертный снимок. Сенсация.

Иван яростно ковырял землю. Рука на траурной повязке, подобно запелёнатой кукле, покачивалась в такт рывкам, заставляя своего хозяина чаще скрежетать зубами и с удвоенной энергией вгрызаться в могилу…