Эрнст Гофман - Эликсиры дьявола

После странствования, длившегося еще несколько дней, я, наконец, стал приближаться к своей родине. Мое сердце сильно забилось, когда я по прошествии долгих лет снова увидел башни женского картезианского монастыря. Я прошел через село на расстилавшуюся перед монастырской церковью незастроенную площадь. Издалека доносились ко мне звуки мужских голосов, певших священные гимны. Очевидно, к женской обители направлялась какая-то духовная процессия. Вот показалось распятие и шедшие за ним попарно монахи. Ах! Я узнал в них своих орденских братьев. Шествие замыкал седовласый Леонард, которого вел под руку незнакомый мне молодой монах. Не заметив меня, они, продолжая петь, прошли в открытые ворота женского монастыря. Затем проследовали подобным же образом мимо меня францисканцы и доминиканцы, а за ними въехали на монастырский двор кареты с инокинями из Б. Большой съезд духовенства заставлял предположить, что в монастыре будет справляться какое-то необыкновенное торжество. Через открытые двери я заметил, что в церкви все было тщательно выметено и вычищено, а главный алтарь и приделы украшены гирляндами цветов. Церковный сторож много говорил о только что распустившихся розах, которые завтра ранним утром непременно должны быть принесены, так как мать-игуменья настоятельно приказала, чтобы главный алтарь был украшен именно розами. Решившись присоединиться к братьям, я укрепил свой дух усердной молитвой, вошел в монастырь и спросил настоятеля Леонарда. Привратница провела меня в зал, где сидел в кресле Леонард, окруженный братией. Громко рыдая и не в состоянии выговорить ни одного слова, я упал к его ногам. «Медард!» — воскликнул он. По рядам монахов пронесся глухой шепот: «Медард! Брат Медард вернулся, наконец, к нам!»

Меня подняли. Монахи прижимали меня к своей груди. «Благодарение небесным воинствам, спасшим тебя из сетей лукавого света! Расскажи нам — расскажи обо всем, брат Медард!» — наперерыв восклицали они. Настоятель встал и знаком пригласил меня следовать за ним в комнату, которую во время его посещений обыкновенно отводили ему в картезианском монастыре.

— Медард, — сказал мне игумен, — ты нарушил преступным образом свои обеты. Вместо того чтобы исполнить возложенные на тебя поручения, ты постыдным образом бежал, недостойно обманув доверие монастыря. Тебя следовало бы, по всей строгости монастырского устава, замуровать в стену.

— Судите меня, преподобный отец, — отвечал я, — судите по всей строгости законов. Ах, с какой радостью я сброшу с себя бремя моей жалкой, мучительной жизни. Я глубоко чувствую всю недостаточность своего покаяния. Самые тяжкие епитимии не могут дать мне ни малейшего утешения в земной жизни!

— Мужайся, — продолжал Леонард. — Настоятель высказал тебе свое мнение, теперь может говорить друг и отец: ты спасся поистине дивным образом от смерти, угрожавшей тебе в Риме. Один Кирилл пал жертвой…

— Значит, вам все известно? — спросил я, пораженный словами Леонарда.

— Все, — отвечал настоятель. — Я знаю, что ты напутствовал несчастного и что тебя тоже хотели отправить на тот свет, предложив подкрепиться отравленным вином. Вероятно, тебе удалось, несмотря на аргусовскую бдительность угощавших тебя монахов, вылить куда-нибудь это вино. Выпей ты хоть одну каплю приготовленного ими яда, ты не прожил бы и десяти минут.

— Взгляните! — воскликнул я, подняв рукав рясы и показав настоятелю до кости иссохшую руку.

Затем я рассказал, что, предчувствуя злой умысел, вылил вино себе за рукав. Леонард отшатнулся при ужасном виде иссохшей руки и глухо проговорил, как бы рассуждая сам с собою: «Пусть ты понес заслуженную кару. Ты ведь обременил себя всевозможными грехами, но Кирилл! О благочестивый старец!» Я сказал игумену, что мне известна причина тайной казни злополучного Кирилла.

— Быть может, и тебя постигла бы та же участь, если бы ты, подобно Кириллу, явился в Рим в качестве уполномоченного от нашего монастыря. Ты знаешь, что удовлетворение требований нашей обители лишило бы кардинала *** доходов, которые он неправедно от нас вымогает. Предъявленный нами протест побудил кардинала подружиться с духовником папы, с которым он до тех пор враждовал. Таким образом кардинал приобрел себе в этом доминиканце сильного и ловкого союзника, которого мог противопоставить Кириллу. Хитрый монах нашел способ погубить нашего благочестивого старца. Он сам представил папе новоприбывшего капуцина, предварительно расхвалив его как человека необычайно праведной жизни. Вследствие этого его святейшество принял иеромонаха Кирилла очень благосклонно и приблизил его к своей особе. Вступив в число священнослужителей, составляющих папскую свиту, Кирилл не преминул заметить, что наместник Христа ищет и находит свое царство в здешнем мире и его соблазнах. Наш благочестивый иеромонах понял, что Папа служит игрушкой для лицемерных негодяев, которые, сокрушив предосудительными средствами когда-то мощный его дух, заставляли его теперь колебаться в нерешимости между небом и адом. Богобоязненного Кирилла, как можно было заранее предвидеть, сильно огорчило это обстоятельство. Он вообразил себя призванным потрясти папу пламенными, вдохновенными речами и отвлечь его дух от земных помыслов. Папа, как все изнеженные натуры, был очень взволнован боговдохновенными словами благочестивого старца. Благодаря взволнованному состоянию его святейшества доминиканцу легко было подготовить удар, который должен был сразить Кирилла. Он убедил папу в существовании тайного общества, которое задалось целью показать церкви, что он недостоин тройной короны. Доминиканец утверждал, будто это общество поручило Кириллу довести папу до того, чтобы он принес публичное покаяние, которое и послужит сигналом к восстанию, подготовленному уже кардиналами. С тех пор папа стал подозрительно относиться к речам брата Кирилла и находил в них затаенный враждебный умысел. Он возненавидел старика и терпел его около себя только ради того, чтобы не возбудить лишних толков внезапным его удалением. Однажды Кирилл, оставаясь с папой наедине, стал увещевать его и, между прочим, откровенно сказал, что тот, кто окончательно не отказывается от мирских соблазнов и не придерживается на самом деле праведного образа жизни, недостоин быть наместником Христа: такой пастырь является для церкви позорным бременем, от которого она должна освободиться во что бы то ни стало. Скоро после этого оказалось, что кто-то подмешал отраву в воду со льдом, которую обыкновенно пил папа. Подозрение пало на Кирилла. Действительно, покушение было обнаружено после того, как брат Кирилл вышел из внутренних покоев его святейшества. Ты лично знал благочестивого старца, а потому я не нахожу нужным доказывать тебе его невиновность. Папа был, однако, уверен в виновности Кирилла и отдал тайный приказ казнить приезжего капуцина в монастыре доминиканцев. Что касается тебя лично, то в Риме ты слишком выделялся из толпы пришлых монахов. Смелость, с которой ты высказывался перед папой, в особенности же подробный рассказ о твоей жизни, заставили его усмотреть некоторое сродство между собою и тобою. Наместник Христов предполагал подняться вместе с тобою на так называемую высшую точку зрения, с которой можно было бы услаждать и подкреплять себя лукавыми мудроствованиями о добродетели и религии и с тем большим одушевлением грешить, если можно так выразиться, из любви к искусству. Твои молитвы и покаяние казались ему лишь умно придуманным лицемерным средством к достижению власти и почестей. Он восхищался тобою и упивался блестящими похвалами, которыми ты его осыпал. При таких обстоятельствах, прежде, нежели доминиканец мог это заподозрить, ты приобрел уже большое влияние и стал для камарильи гораздо опаснее, чем Кирилл. Заметь, Медард, что о твоем поведении в Риме я хорошо осведомлен. Мне известно каждое слово, которым ты обменялся с папой. Сообщу тебе, так как это не составляет тайны, что наш монастырь имеет близ престола его святейшества надежного друга, который подробно уведомлял меня обо всем. Даже когда ты предполагал, что находишься наедине с папой, наш друг находился в достаточно близком соседстве, чтоб разобрать каждое твое слово. Когда в капуцинском монастыре, настоятель которого — мой ближайший родственник, ты налагал на себя строгие епитимии, я счел твое раскаяние истинным. И действительно, это было так. Однако по прибытии твоем в Рим, тебя не замедлил снова обуять демон греховной гордыни, прельщениям которого ты поддался еще в нашей обители. Зачем ты обвинял себя перед папой в преступлениях, которых никогда не совершал? Разве ты был когда-нибудь в замке барона Ф.?