Георгий Старков - Страшная история [сборник]

Желание её сбылось не сразу. Девушке пришлось протопать по шоссе до десяти часов утра, и всё это время её не догнала ни одна машина. В десять часов она добралась до крошечной забегаловки под названием «Окольная лачужка». Компания детей сидела возле входа и кидала игральные кости. Дети старательно считали очки, по какой-то одной им ведомой логике рассчитывая, кому поставить щелбан на этот раз. Девушка немного понаблюдала за ними и вошла в дом.

Людей в «Окольной лачужке» было немного. Неудивительно, учитывая название местечка. Девушка сходила в туалетную комнату. Вернувшись, заказала кофе, гамбургеры, овощной салат и стакан тоника. Когда заказ принесли, она начала с аппетитом уплетать еду, вспоминая, когда нормально принимала пищу в последний раз, но тут официантка вернулась и тронула её за плечо.

— М-м? — отозвалась девушка, не оборачиваясь и дожёвывая гамбургер.

— Простите, вас зовут Джинджер? — спросила официантка.

— Да, — удивлённо ответила она и всё же оглянулась.

— Вы… э-э-э… водительница фургона?

— Что-что? — насмешливо переспросила девушка. — Какая водительница фургона? Разве я так плохо выгляжу?

Она кокетливо поправила бретельку голубого платья и снисходительно улыбнулась официантке. Та смущённо кашлянула:

— В любом случае, мисс Джинджер, нам было велено… Вчера у нас обедал человек, который представился вашим хорошим знакомым. Он заплатил деньги за то, чтобы мы передали вам, если вы зайдёте, вот это.

Она выудила из кармана форменной одежды маленькую чёрную коробку, похожую на ту, в которой хранятся обручальные кольца.

— Вот это да, — Джинджер была явно польщена. — Кто это был?

— Он не представился. Извините.

— А почему вы спросили, не вожу ли я грузовик?

— Видите ли, — сказала официантка, — он настаивал, чтобы мы не передавали вам коробку, если вы скажете, что являетесь водительницей фургона.

— Бред, — недовольно проворчала Джинджер; впрочем, она продолжала крутить коробочку на пальцах, и любопытный взгляд то и дело возвращался к ней. Неловко поклонившись, официантка ушла, оставив её одну. Джинджер не стала открывать коробку сразу, сначала доела остатки гамбургера. Только после этого она вновь взяла коробку и открыла, с интересом заглядывая внутрь. Там на белой ткани лежал крошечный клочок бумаги — больше ничего. Разочарованная содержимым, девушка взяла бумагу, чтобы прочитать написанное, но вскрикнула и уронила, когда пальцы обожгло жаром. Она озадаченно посмотрела, как подушечки пальцев, которыми она коснулась бумаги, обретают зловещий багровый цвет. Но природное любопытство взяло верх — наклонившись над запиской, она стала читать послание, выведенное синим химическим карандашом:

«ПРИШЛО ВРЕМЯ ОТВЕТИТЬ ЗА СВОИ ПРЕВРАЩЕНИЯ. С ЛЮБОВЬЮ, СТАРИК ЭД».

И ещё снизу, отдельной строкой, два слова:

«СУКА ТЫ».

— Что это такое? — ахнула Джинджер. Вдруг стало трудно дышать. Она снова посмотрела на свою руку и увидела, что пальцы стали фиолетовыми, как спелые сливы. Крик задохнулся в гортани; девушка упала лицом в несъеденный овощной салат, издав короткое: «На пом…». Люди закричали, подбежали к ней, но уже не могли ничем помочь. Джинджер умерла.

— И всё произошло в этом кафе? — недоверчиво спросил Фредерик, окончательно забыв о том, что на столе остывают кофе и сосиски. — Девушка скончалась прямо тут? Ты уверен?

— Абсолютно, — улыбнулся его собеседник. — Я знаю, тебя заводят такие вещи, вот и рассказал… Правда, удивительно, что ты ещё не слышал об этом случае. Я очень удивлён. Очень.

2008 г.

Город этой ночью купается в огнях, и его улицы-лабиринты ярко освещены. В домах играет музыка, звучит смех и разносится звон бокалов. Люди улыбаются, и им не помеха даже небывалая стужа, которая накрыла здешние места. У людей сегодня есть повод не обращать внимания на жизненные неурядицы, ведь эта декабрьская ночь пронизана волшебством.

Тысячелетие . Слово на устах у всех жителей города. Стрелки часов готовы слиться в дежурном поцелуе, которым завершатся очередные десять сотен лет побед, поражений, мечтаний и разрушенных грёз. «Тысячелетие», — зачарованно шепчут люди, и их голос дрожит, когда они произносят это длинное слово. «Тысячелетие», — игриво подмигивают неоновые вывески, покрытые инеем. «Тысячелетие!» — кричат дети, столь малые, что едва ли понимают значение того, что говорят. Слово бродит по городу, заглядывая в каждый дом, и везде ему рады и принимают как родного.

В полночь наступает долгожданная развязка. На небо возносятся тысячи разноцветных огней. Армии бокалов с шампанским касаются друг друга, рождая хрустальный перелив. Числа на календаре меняются — отныне и навеки. Люди кричат от восторга и замирают в напрасной попытке удержать мистическое мгновение, но оно неумолимо уходит — и вот ночной город уже пытается прийти в себя и осмыслить, что то, к чему он готовился так долго, наконец произошло.

Белый заяц, сидящий на окраине лесной поляны за городом, пугливо поднял голову. Ему показалось — очень смутно, на уровне инстинктов, — что он услышал далёкий треск ломающихся сучьев. Он выждал минуту, готовый пуститься наутёк по первому тревожному знаку, но лес оставался тихим и сонным. Заяц успокоился и вновь начал жевать немногочисленные мёрзлые, но вкусные колоски, которые росли под деревом. Взошла луна, молодая и сливочно-белая. Шерсть кролика серебрилась в её свете, нагоняя погибель на хозяина.

Снова странный шорох… Заяц навострил уши. Природная осторожность взяла верх, и он решил, что пора оставить колоски в покое и уходить в безопасное место. Что-то не нравилось ему на этой поляне, в этом томном лунном сиянии, в этой ночи, знаменующей смену тысячелетий.

Заяц поскакал в лес, скользя лапами по снегу. Но не успел он пробежать и десятка метров, как преследователь дал о себе знать. Волк, тощий, донельзя голодный, выскочил из-за дуба, увидев, что жертва ускользает. Он подбирался к зайцу несколько минут, с каждой минутой всё ближе и ближе, чтобы настигнуть одним броском — но так не получилось. Заяц начал убегать. Волк бросился за ним. Два пружинистых комка — серебристый и серый — замелькали между деревьями, и расстояние между ними быстро сокращалось. Заяц бежал, выбиваясь из сил — даже не к норе, которая была слишком далеко, а куда глаза глядят. Волк выпустил язык, прыжки его были лёгкими и грациозными. Через минуту, когда край мёрзлой тучи коснулся белой луны, эта игра дошла до предопределённого финала: комки слились в одном вечном мгновении, жалобный визг зайца — и белый пух разлетелся в стороны. Волк поднял окровавленную пасть к небу, благодаря ночь за ниспосланную ему удачную охоту. Брезгливая луна вздохнула, заставив лес застонать, и спряталась за стеной туч.