Станислав Романов - Самая страшная книга 2020 [антология, litres]

– Ну, коллеги, как ночь прошла? Чем с утра порадуете?

– Да без происшествий… Спасибо, Андрей Степанович, спасибо, что вы, я бы сахар сама достала!

– Как в третьей? Все тихо?

– Ну, как обычно… Рвало его ночью, потом вроде успокоился, заснул. Ну, как они обычно спят.

– Образцы?

– В холодильнике, сейчас отправим, машина придет. Конечно, видно, как меняется у него… ну, это, содержимое. Сегодня совсем однородное, знаете, как битум. А уж запах… Ну, метаболизм перестраивается до сих пор.

– У этого как-то тяжело…

– Ну, на фоне стресса. В его возрасте депривация переносится крайне плохо… Зато мы наблюдаем развернутый, полноценный процесс трансформации. У остальных-то картина была смазанная.

– Да, жалко парня…

– Нина, разве ты его жалеть должна? Можно мне еще водички?..

Журчание, шелест конфетной обертки, позвякивание. Шорох листаемых распечаток.

– А в седьмой что? Что за активность ночью?

– Да там мать скакала с часу ночи туда-сюда, то в туалет, то чай попьет, то ляжет. Утром я спрашиваю, как ночь прошла, она – ничего. Все, говорит, нормально. Софья вот считает, что это фаза истощения так проявляется, а я опасаюсь…у других, правда, были подобные проявления…

– Отправьте ее на экспресс-диагностику. Вечером видно будет, что там…

– Отправим, конечно.

Вздох.

– Мамашек жалко. Одно дело, когда сразу…

– Нина Николаевна, ты опять… Всех на свете не пережалеешь. И потом, нам как ученым жалость противопоказана. Представь, что из жалости чумного пациента врачи отпустили погулять по городу, а? Пусть воздухом подышит!

– Да за что же их жалеть? Ну за что, Ниночка? У них все процессы протекают абсолютно естественно, только э-э… крайне замедлены. Исход, вероятно, тоже будет естественный. Но не скоро. У нас у всех в свое время те же процессы начнутся, все там будем…

– Ну, не совсем там… Мы же так и не знаем… отчего они…

Молчание. Позвякивание чашек все реже. Шелест страниц тоже смолк. Минута затишья. Всего минута.

– Ну что, коллеги? Пост сдал – пост принял? Софья Михайловна, у вас на сегодня одна консультация, потом зайдете ко мне. Нина Николаевна, вы на отдых. Женя, договорись насчет экспресса для седьмой, и результат сразу мне на стол. Ну, за работу!

Стены здесь раскрашены в разные цвета, но почему-то кажутся серыми. И яркие мультяшные рисунки на стенах – тоже. Все здесь серое, скучное, отвратительное – до тошноты, до крика. Только я, конечно, не кричу. Зачем? Выпустить отсюда не выпустят, только Вадьку напугаю. Самое странное, что сын не слишком страдает от нашего заточения. Нет, он, конечно, ноет порой: хочу гулять, хочу в садик – но будто бы по привычке.

И это мой-то Вадька, который так тяжело привыкал к садику, который отпускал меня из группы не иначе как с ревом! Он почти не обращает внимания на казенные стены «Дома радости» – так называется наша тюрьма. Мы почти месяц в этой радости, в этой комнатке, как сказали бы раньше, «гостиничного типа», с окошком под потолком и малюсеньким санузлом, в этих переходах и кабинетах, в этой… в этой безнадежности.

Может, ему легче оттого, что я все время рядом? Может быть… А вот о другом я думать боюсь. Он мой сын. Мой ребенок. Я его не брошу, что бы ни случилось, кем бы он ни стал.

Хотя мне тошно здесь за двоих. Единственное, что в комнатке хорошего, – вентиляция. Это очень важно, потому что сын…

– Мама, ма-ам, когда в игровую пойдем? Ну когда пойдем? Давай одеваться! Там уже, наверно, Тема пришел, и Светка, и Кирилл…

Иногда он совсем прежний, мой Вадька. Ничего не надо, только играть бы с машинками да носиться с другими детьми – не догонишь, не усадишь. Но в нынешнем его состоянии, как выражается психолог Софья Михайловна, «есть нюансы».

– Скоро пойдем. Но вначале надо на тесты и смазаться лосьоном.

– Фу-у, опять тесты, опять мазаться…

– Не опять, а снова. Иди сюда, Вадька! Вадим!

Только уловив металл в моем голосе, сын подходит. Покорно встает передо мной, разведя в стороны руки – тощий шестилетний мальчишка в одних трусиках. Беззащитный, крошечный птенец.

Я начинаю смазывать его бесцветным лосьоном, резко пахнущим спиртом – спину, живот, руки, промазывая между пальцами. Впрочем, спирт быстро выдыхается. Лосьон, если верить врачам, обеззараживает, а самое главное – нейтрализует запах.

Тот самый запах.

Вадька покорно стоит, не хихикает от щекотки, не переступает озябшими ногами. В этом его отличие от прежнего Вадьки – сейчас он, как говорит наша докторша, почти не получает сигналов от тела.

Но зато их получаю я. И всегда, постоянно чувствую запах, который, несмотря на спиртовой лосьон, окутывает Вадьку тонким сладковатым коконом. Чувствую холод под пальцами – как будто прикасаюсь к мебели, а не к ребенку. К кожаному дивану, например. Я никогда к этому не привыкну – к серой Вадькиной коже с темными, похожими на синяки, пятнами, к липким, холодным пальцам, к подернутым белесой пленкой глазам, которые тем не менее видят. К вмятинке на виске, прикрытой легкими и светлыми волосами. Кажется, только волосы у Вадьки не изменились.

Я не могу привыкнуть – но могу смириться…

Вмятинку я промазываю особенно бережно, как будто сын может почувствовать боль. Но ему сейчас не бывает больно.

Больно бывает мне. Иногда от этой внутренней боли пробуждается боль физическая – сегодня всю ночь ныл правый висок, будто его сверлили, к утру вроде бы притих, а сейчас – опять начал. Давление, что ли? Неудивительно, при нашей-то жизни…

– Ну все, супергерой! Можно одеваться. Пойдем на тесты и играть!

– Ура! Играть! Там опять какие-нибудь новые игрушки! Интересно, что сегодня – может, наконец, танк, как дома был, помнишь? А то вчера кукол дали – я что, девочка, что ли?

Он еще не очень хорошо произносит «р», путает с «л», и получается очень смешно – «иглать», «кукор дари». Научится ли он когда-нибудь говорить правильно? Я стараюсь об этом не думать.

– Ну, игрушки же и девочкам нужны, у вас есть Светка и Надя…

Вадька пытается морщить нос, показывая, где он видал всех на свете девочек. Получается плохо. С мимикой у него сейчас тоже хуже, чем раньше.

Наконец мы выходим из нашего жилого блока и поднимаемся в другой – игровой, учебный, исследовательский, все сразу. Наверное, нас поселили в полуподвале, потому что остальные помещения расположены выше, и, чтобы попасть туда, надо одолеть абсолютно безлюдный коридор, два лестничных пролета и еще семь ступенек вверх.

Почему ад всегда представляли под землей? У нас он выше. На два лестничных пролета и семь ступенек. Да, здесь уже слышны человеческие голоса, нет давящего безмолвия, как в жилом блоке, безмолвия, которое не заглушить никакому телевизору – зато здесь невозможно спрятаться. Никуда не спрятаться от того, что случилось.