Станислав Романов - Самая страшная книга 2020 [антология, litres]

– Садитесь, пожалуйста. Пока Вадик на процедурах, мы с вами поговорим. Как у вас прошла ночь?

– Все хорошо, спасибо, Софья Михайловна.

– Ничего настораживающего? Вы мать, вы лучше всех знаете своего ребенка и первая можете заметить, если… если что-то пойдет не так.

Вздох.

– У нас все не так с десятого августа. После этого трудно уже чему-то удивляться.

– Я понимаю, Лиза. Вы как мать совершили настоящий подвиг. Но тем не менее – мы все должны следить за состоянием Вадика и других детей очень внимательно.

– Да… вы говорили, раз они, ну… не до конца умерли, есть надежда…

– Не совсем так, Лиза. Они умерли. С точкой. Метеорит, или что это было, упал на площадку в детском саду, и некоторые дети погибли. К сожалению, это правда. И Вадик тоже.

Судорожный всхлип. Шелест бумажного полотенца.

– Нет, я не плачу, все в порядке…

– Да. Они погибли, лучше не лгать себе. Но потом – потом нечто вернуло им жизненную активность, несмотря на внешние признаки смерти. Они погибли, но живут, и мы пока не знаем, почему. Когда поймем – возможно, сумеем обратить процессы вспять.

Всхлип, смешок сквозь слезы.

– Убить его снова, что ли?

– Нет. Вернуть его к жизни, к настоящей жизни. И здесь очень многое зависит от вашей помощи. Чем быстрее мы поймем…

– Вы мне это уже месяц говорите. Уже месяц твердите одно и то же! Как вам верить?!

– Лиза, над вашим случаем бьются лучшие ученые. Мы обязательно найдем разгадку, но я не могу обещать, что быстро. Если мы с вами будем действовать сообща…

– Слушайте. Вы каждый день тычете в моего сына иголками, все локти в дырках, а у него, сами знаете, это не зарастает… вы все исследуете, исследуете, а он тем временем… он… ну я же не слепая! Я же вижу каждый день, как он меняется!.. Эти пятна… этот запах… Пока вы исследуете, нечего уже будет возвращать к жизни! Что от него останется – скелетик?..

Всхлипывания, шорох полотенца. Плеск воды, шаги.

– Вот, выпейте, пожалуйста. Лиза, вы очень мужественный человек… Не все могут держаться так, как вы держитесь. Но если бы мы могли хоть чем-то помочь прямо сейчас – поверьте, мы бы помогли. Увы. Пока – пока что! – не получается даже выделить то, что вернуло детей, грубо говоря, с того света. Но есть одна зацепка…

– Какая?..

– Вы, Лиза. Вы и другие матери. Понимаете… мы не можем пока выделить ни возбудителя, ни чужие антигены, ни даже аномальную концентрацию какого-то вещества в тканях – мы ведь для этого, как вы выражаетесь, тычем иголками. Однако некая сила продолжает действовать на детей, и, возможно, вы сможете заметить и описать ее проявления. Но для этого вы должны нам доверять. Без доверия, без желания сотрудничать мы ничего не добьемся. Не поможем Вадику.

Молчание. Судорожное дыхание. Откуда-то издалека доносятся детские голоса – дети смеются, визжат, носятся, словно в их жизни ничего не случилось. Ничего и никогда не случалось.

– Ну как, Лиза? Поможете нам?

– Д-да… конечно. Я вам и так всегда помогаю…

– Вот и отлично.

Игровую они все любят. Это большая комната, скорее, даже зала с разными зонами: игрушечный дом с детской мебелью и ширмой вместо стен; сухой бассейн, полный разноцветных пластмассовых шариков; учебная зона, со столами и стульчиками, с россыпями цветных карандашей и фломастеров, со стопками бумаги, раскрасок и прописей. Есть еще зона мелких игрушек – дети любят ее больше всего, потому что каждый день там появляется что-нибудь новое. И есть чайная зона для нас, мам.

Обеденного уголка для детей нет. Они не едят – уже месяц. Поначалу, конечно, мы пытались их кормить, но пища не усваивалась – гнила в желудке, и к запаху тления прибавлялась еще вонь от протухшей еды. Пришлось желудки чистить – хорошо еще, как сказала врач, рвотный рефлекс у них пока работает.

Чем дети наши живы, непонятно, но живы, вот они – носятся по всему залу, семеро маленьких мертвых детей. Гнилостный запах здесь въелся в игрушки, в ковролин на полу – но мы уже привыкли и не обращаем внимания. Вадька меня увидел – подбежал, обнял, ткнулся холодным лицом в живот и убежал снова, с хохотом гоняться за дружком Кириллом.

– Что, тоже мозги трахали?

Машка, моя приятельница – мы тут все вынужденно приятельницы, сестры по несчастью, – сидит у чайного столика, грызет семечки. Ей специально выдают, она просит. Соленые, «Бабкины», в красных таких пакетиках.

Остальные мамы, как видно, ушли обедать – маленькая столовая находится по соседству. Каждое утро в холодильнике появляются продукты, а готовим мы уже сами. Обслуга здесь сведена к минимуму, и ходит вся в химзащитных комбинезонах – все, даже психолог. Все они смотрят на нас сквозь пластиковые шлемы – как на каких-то опасных микробов.

А полы моют роботы – два робота со щетками и емкостями для воды, похожие на ожившие тележки. Мы их прозвали Красный и Синий, по цвету ведер.

– Хочешь семок?

– Не-а. – Я сажусь напротив. Не понимаю, как она все время ест – я здесь совсем разучилась есть. Приходится заставлять себя, потому что во мне-то нет «загадочного агента», как в детях, и без еды я помру по-настоящему.

– Мне вчера мозги трахали, – сообщила Машка. – Вечером уже. Давайте доверять друг другу, давайте наблюдать, все такое.

– Вот-вот.

Машка презрительно сплюнула шелуху.

– Заняться им нечем. Не знают уже, что делать, все перепробовали, ничего не нашли. И вот так всегда… Уж выпустили бы нас отсюда. Мы же не опасные! А они вообще дети!

Она кивнула на малышню, столпившуюся возле игрушечного развала. Понятно, ищут новенькое… Не знаю, кто приносит сюда эти игрушки и забирает сломанные. Иногда мне кажется, что тоже робот. Все здесь роботы, кроме нас.

– Эй, Тема! Темчик! – Машка подхватывает полы халата, вперевалку бежит к детям, отнимает что-то у крепыша Темы. – Ты что делаешь, дурень, у него же второй глаз вытечет, а новый не вырастет! Ты ему зачем в глаз-то тычешь!

Да, это проблема. Дети перестали чувствовать боль, и их это забавляет. Нет-нет да и начинают тыкать друг в друга всем, что под руку подвернется, – и хоть мы следим, но самый тихоня, Сашка, поплатился за забаву глазом. Правда, ни он сам, ни обидчик Тема по этому поводу не переживали. И не переживают.

Не понимают, глупые, что для них любая травма – навсегда.

Тема молчит, только криво улыбается почерневшими губами. У него правая половина лица распорота до кости – распластало еще тогда, во время катастрофы. Потом рассеченные ткани хирурги стянули пластиковыми скобами в цвет кожи, чтоб не так страшно смотрелось, и все.

В цвет живой кожи. Но теперь, на фоне темно-серого Теминого лица, эти скобы кажутся неестественно розовыми. Лучше б черные были, честное слово.