Станислав Романов - Самая страшная книга 2020 [антология, litres]

За чертогом логова смеялись гиены. Будь Андрей чуть развязнее, решительнее, высунулся бы уже в окно и велел хулиганам умерить пыл и прикрутить звук, но, Ира не даст соврать, решительность его хромала на обе ноги. Электронный бит превращался в упругий ритм обтянутых кожей барабанов.

– Спать, – зевнул Андрей.

Он распахнул окно, впуская ноябрьский холод и музыку. Лицехват заметался на нитях. Что-то вышло из квартиры, обдав смрадом разлагающегося под палящим солнцем мяса. Устремилось по водостокам вниз.

Андрей вяло улыбнулся.

Понедельник. Гадкий день, слишком много деталей, слишком болят глаза, чтобы склеить макет нормально, а схему чертили безумцы.

– Вы слышали уже? – Эльвира Михайловна сияла от радости и ужаса. Слышали. Старший инспектор пересказала замначальника отдела минуту назад – история долетала до Андрея и обомлевшей Оли из коридора.

– Это где случилось-то? – спросила Оля.

– На Аржановой. – Эльвира Михайловна дышала сбивчиво. В ОРИКах работало шесть человек, и каждому нужно было рассказать новость с причитающимися подробностями – утра не хватит! – Андрей, – она вцепилась в коллегу глазками, – ты же там живешь?

– Н-нет. – Андрей смотрел на экран и видел вместо документов следователя, опрашивающего соседей, трепыхающуюся на ветру ленту, устье между ребристыми гаражами. Где запах мочи, битые бутылки, где из ран вытекала на асфальт соленая кровь. – Я с Пролетарской.

– Так это же рядом. Ты ночью ничего не слыхал?

– Спал как убитый.

Оля смотрела на него, окруженная фиалками. Будто сомневалась в правдивости слов, будто человек с таким цветом лица не умел спать вообще.

– Бедный мальчик, – выдохнула она (про кого? про жертву нападения или?..).

– Да уж, – сказала Эльвира Михайловна, обсасывая детали, как Андрей – ранки на костяшках. – Отошел, называется, в туалет. А его – бах! – и за гаражи. Собутыльники-то – а еще друзья! – решили, что он насовсем ушел. Допили, и по домам. А он там… Господи, до чего мы дожили, ребятушки!

– Так а с руками что?

Андрей оторвал губы от кулака и сунул кисти под стол. Будто Оля интересовалась его руками.

– Руки, видать, бродячие собаки объели, – сказала Эльвира Михайловна.

– Ладно, – прошипел Андрей, взъерошивая волосы. – Ладно.

Пот ручьями струился под одеждой. На ковре валялись книги и фотографии. Он перерыл всю квартиру, отодвигал кровать, лазил за шкаф. Нашел файлы и гелевые ручки, упавшие под кресло в день, когда купил чертовы схемы чертовой фирмы J. F. Schreiber. Нашел Ирину заколку. Нашел пропавшую год назад флешку.

Но медведосвина нигде не было.

– Ладно, – в третий раз сказал Андрей. – Сдаюсь. Помогай, бабуля.

Он замер, точно ждал, что в комнате раздастся прекрасная музыка и бабушка с GPRS-навигатором сойдет к нему по лучу.

– Приехали, – вздохнул Андрей. – Я разговариваю с покойниками.

Он повернулся. И отпрянул, едва не врезавшись в гардероб.

У включенного ноутбука восседала пропажа. Или… что-то отдаленно на нее похожее. Потому что фигурка изменилась. Выросла. Усложнилась. Разбухший живот свисал между крепкими задними лапами. Передние существо прижимало к груди. Ряд омерзительных сосков покрывал массивное туловище. Возле пасти образовались бивни, а в глазницах отворились две пары глаз – по паре в каждом углублении. Многоглазое чудище сыто скалилось.

– Ты… где был?

«Будто сам не знаешь», – словно отвечала насмешливая морда.

В комнате пахло падалью.

– На этом все, – сказал Андрей, почесывая костяшки, – никакого паперкрафта.

Он потянулся, чтобы подобрать игрушку, но рука застыла в полуметре от кряжистой фигуры. Помятая лапа расправилась. Удлинились клыки. Медведосвин вымахал до размера годовалого ребенка, и он… хотел расти.

«Мы в ответе за тех, кого склеили», – подумал Андрей не к месту.

Перед скульптурой лежала черная с оливковым отблеском папка. И что-то было внутри нее.

«Руки, – мысль обдала сквозняком и смрадом, – там отсеченные кисти парня, растерзанного за гаражами».

Пальцы покалывало. Андрей открыл папку, словно поднял крыло дохлого ворона.

Неизбывная жуть хлынула в пустоту под его задубевшей плотью.

Голова подаренной Олей собаки жалостливо наблюдала с принтера. Колебались испуганно тени демогоргона, хищника, пустоглазых хеллоуинских масок. Само лицо Андрея казалось маской из папье-маше, которую отец сделал на скорую руку и забыл покрасить акрилом.

Схемы для сборки вернулись. Собрались воедино. Потрепанный картон был того же цвета, что кожа бабушки, отдыхающей в гробу.

– Но как?

Он вытащил листы из папки, вгляделся в линии. Подобные развертки не печатали советские журналы, о них помнили разве что древние племена Черного континента, канувшие в небытие шаманы. Части целого взывали к нему, требовали. Раны зудели. Он потратил так много времени и сил на ерунду, на высокомерную потаскуху Иру, на чужие вещи, пылящиеся и вопящие о собственной тщете. Он так поздно нашел себя – в папке с золотым тиснением отыскал свое призвание, смысл существования, доселе утаенный.

Надо лишь вооружиться ножницами. Накормить хозяйство, да хотя бы вот – он подобрал с пола семейную фотографию, порвал на куски и бросил медведосвину огрызок, одутловатую физиономию тетиного мужа – бери, что не жалко, только не мешай работать. Медведосвин взял и ушел – хлопнули ставни, сквозняк потормошил дурацкие поделки, Хищник спикировал вниз и был растоптан Андреем, который носился по комнате в поисках клея.

Андрей творил.

А когда папка опустела, она наполнилась схемами вновь .

– Входи, – не удивился Андрей.

Оля переступила порог. К груди она притискивала цветастый пакет. Из пакета пахло апельсинами, но аромат не перебивал затхлую вонь, царящую в квартире. Робкая просящая улыбка завяла на Олиных губах.

– Ты… я…

– Вместе верные друзья, – сострил Андрей, запираясь.

Оля озиралась. Разморозившийся холодильник вонял заплесневелыми продуктами. За притворенными межкомнатными дверями шелестели крылья: это голуби ссорились, оккупировав кровать и антресоли. Окна были открыты настежь, в пятницу или в субботу птицы облюбовали спальню, засеяли пометом постель, ковер, фотографии. Андрей спал, не раздеваясь, в их дерьме и перьях; голубей такое соседство раздражало.

Бледнеющая Оля слушала шорох и клокотание, ежилась от холода, смотрела округлившимися глазами на одежду и растрепанные волосы коллеги. Чувствовала ли она запах его тела? Смрад, исходящий от пальцев, которыми он трогал падаль, соединяя косточки и влажную гнилую плоть?