Елена Арсеньева - Темное пламя любви [litres]

– Зная, какая беда тебя постигла, помогла бы задаром, если бы могла, – с жалостью ответила Груня, поднимая Лушу. – Но, хоть и грех обманывать такого доброго человека, как отец Каллистрат, один совет все же могу дать: подгадай свадьбу к своим женским дням. Тогда крови на простыне непременно останутся. А потом мужа к себе некоторое время не подпускай: скажешь, что больно тебе и боязно. Он поверит, пожалеет, а потом все у вас сладится…

Луша зажмурилась. Миновали ее женские дни, невозможно этому совету последовать! Никак свадьбу не перенести! Она не верила, что Грунька не может ей помочь, – уверена была, что просто не хочет. И былая нелюбовь к сестренице перешла в ее душе в такую ненависть, что Луша не сдержалась от злого ехидства:

– Ага, теперь я знаю, как ты с первого взгляда угадала, что меня лешак в лесу ссильничал! Сама небось на Лысой горе сношалась с Сатаной и всякой другой нечистой силой, вот и узнала все их уловки. А потом, вишь ты, свадьбу свою к женским дням подгадала и Ваську-дуралея вокруг пальца обвела!

Грунька ни словом не обмолвилась – только вытолкала Лушу прочь из своей избы и вслед ей плюнула.

– Ага! – закричала Луша злобно. – Правда глаза колет? Колет правда твои лживые очи! Ну погоди, я еще с тобой сквитаюсь, с ведьмой проклятой!

Сама не помнила Луша, как до дому дошла, как избыла дни до свадьбы, за одно судьбу благодаря: что из уважения к сану попадьи ее простыни после брачной ночи напоказ всему миру не выставляют, так что Лушин грех остался между ними двумя: между ней и добрым, снисходительным отцом Каллистратом.

Однако если он думал, что нарушенное девство – единственный обман, который открылся ему после свадьбы, то он жестоко ошибся. Шло да шло время, а Лукерья никак не беременела, и то многочисленное семейство, о котором мечтал отец Каллистрат, так и осталось пустой мечтой.

Может быть, другой человек живого места на жене, грешнице нерожалой, не оставлял бы, вся бы она в синяках да кровоподтеках ходила, однако не таков был отец Каллистрат. Не мог он учить людей подставлять врагу другую щеку, если бы сам этого не делал, тем более что жена врагом ему не была, конечно, и сам не хотел бы врагом ей сделаться.

Однако любовь или нелюбовь мужа ничего для Лукерьи не значили, потому что заботила ее, поглощая всецело, вражда и ненависть к Груне. Не раз так и подмывало ее броситься в леса, найти лешачью тропу, испросить у нечистого помощи и получить навью косточку, чтобы Груньку и ее семейство извести. Да, теперь мечтала она не только о Грунькиной погибели, но и о смерти Василия, которого раньше любила, и даже о смерти их невинного дитяти – Ольгушки, потому что самой Лукерье, как уже говорилось, забеременеть и родить больше не суждено было. Винила она в этом только Груньку, поскольку наслышалась о криворуких повитухах, после неумелого вмешательства которых все женское нутро бывает изувечено и испорчено раз и навсегда, так что больше не может принять мужское семя и выносить плод. Именно такой повитухой-вредительницей для нее и стала Груня. Лукерья словно позабыла начисто о том, с кем спозналась однажды в лесу, как чувствовала себя и что за чудище вылупилось из нее после той встречи, забыла, что, кабы не Грунина помощь, она непременно померла бы, забыла, что сестреница вот уже который год молчком молчит о случившемся, свято хранит позорную тайну двоюродной сестры… И все никак не приступала Лукерья к исполнению своего злобного замысла, но не только потому, что было ей страшно обратиться впрямую к нечистой силе за помощью, а еще и потому, что хотела она не только погубить Груньку, но и опозорить ее.

Ни одного доброго слова о своей сестренице Лукерья и раньше не говорила – не изменила себе и теперь, сделавшись попадьей. Только если раньше соседки мимо ушей пропускали Лушины бредни, то теперь, по новому, важному положению матушки Лукерьи, наоборот, прислушивались к ним. А поскольку людям всегда нужно в своих бедах обвинить кого-нибудь другого, вскоре всем в Курдушах и в Берложье стало ясно, что во всем дурном, что только творится на свете, виновата Грунька Васнецова и ее муж Васька. Она ведьма, он ведьмак, и давно пора было бы выгнать их прочь из деревни, а не то подпустить им красного петуха. И вскоре Лукерья столько яду налила всем в уши, что и Груня, и Василий сами стали бывших своих доброжелательных соседей побаиваться, встречая враждебные взоры и слушая злобный шепоток, из которого узнавали о себе не только то, чего никогда не было, но и то, чего быть не могло.

И все же никак не находила Лукерья утоления своей злобе! Грунька по-прежнему красавицей оставалась, годы словно не властны были над ней, и Василий по-прежнему смотрел только на нее, и Ольгушка росла умницей им на радость… Нет, поняла Лукерья, больше не может она жить с такой болью и ненавистью в душе, скоро змея-зависть ее задушит!

И вот как-то раз, когда отец Каллистрат куда-то отъехал по своим делам, набралась она храбрости и пошла под вечер той дорогой, по которой не раз проходила в снах.

Однако в лес ей попасть удалось не сразу: чудилось, всякая тропа, даже самая малая, для нее накрепко заперта, будто чужая дверь. Звезды текли на полночь, Лукерья начала опасаться, что ничего у нее не получится, как вдруг вспомнила, что креста не сняла, а ведь это было всем известным непременным условием посещения всяких про́клятых мест! А каким еще местом, как не про́клятым, была лешачья тропа, которую она искала? И вспомнились ей слова, сказанные силой нечистой в одну незабываемую ночь: «Можно в лес прийти, крест перед этим сняв, лешачью тропу отыскать да там с лесным хозяином встретиться. Не бойся, вреда он тебе никакого не причинит! Он и даст тебе ту самую навью косточку. Если бросить ее в варево недругу, он помрет всенепременно!»

Ну что же, набравшись храбрости, сняла Лукерья гайтан с шеи – и в тот же миг протянулась перед ней тропа, с обеих сторон которой светились гнилушки, словно кто нарочно дорогу приготовил да заботливо выложил ими.

Что ж, очень может быть, что так оно и было… Наверняка это была та самая лешачья тропа.

Пошла Лукерья вперед. Очень хотелось ей перекреститься, да знала: лишь только решит сделать это, как рука у нее вмиг отсохнет. Очень хотелось ей оглянуться, но знала, что делать этого ни в коем случае нельзя: налетит сила нечистая да свернет голову назад, так что, если выживешь после этого каким-то чудом, всю жизнь будешь с вывернутой головой ходить, и всяк будет знать, что ты у нечистой силы помощи ходила просить.

За спиной чувствовала она шепот да шорох, иногда чудилось, что чьи-то ледяные, влажные либо мохнатые руки касались ее плеч, шеи, а то и юбку задирали, пощипывая за голый зад, но она шла вперед, и с каждым шагом страх ее ослабевал, словно чуяла Лукерья, что лесные страхи и чудища над ней не властны и вреда ей причинить не смогут – прежде всего потому, что некогда на лешачьей тропе спозналась она с хозяином лесным, который ее в обиду не даст.