Маленка Рамос - Тайна дома Морелли

– Вижу человека из плоти и крови… Эй, не подходи.

– Человека, который может вас коснуться, и вы почувствуете его прикосновение. – Его пальцы скользнули по ее щеке, затем он взял ее руку и прижал к своей груди. – А что слышите?..

– Слышу, как бьется сердце. – У нее кружилась голова. Существо излучало роковой, губительный жар, от которого она слабела и теряла волю.

– Эволюция свойственна не только людям… – сладко шептал он ей в ухо. – Мое нынешнее состояние меня тоже многому учит. Когда я проснулся на этом новом, неведомом мне плане реальности, я был будто ребенок, беззащитный и испуганный. Я ничего не понимал. Но постепенно в памяти оживали воспоминания, и все мои страдания вновь обрушились на меня. Я вспомнил свои несчастья… А теперь… научился соединять разрозненные частицы, атом за атомом, я могу вылепить собственное тело или по крайней мере нечто, похожее на то, чем был прежде. Это фальшивая видимость, как и то, во что превратилась моя жизнь.

После этих слов он коснулся губами ее щеки. Затем отодвинулся и замер. Мэри Энн погрузилась в полудрему. Ее остекленевшие глаза смотрели на него, не мигая.

– Почему ты причиняешь мне такую боль?

Люсьен в отвращении сморщил нос и сжал зубы.

– Разве это боль? Боль – это когда тебя предают те, кого ты вскормил. Боль – потеря всего, что ты любишь. Вот что такое боль, мадам. Не жалейте их. Вы даже вообразить не можете, что копошится в их трусливых душонках.

– Но вы убили подростков. Подростков, совсем еще детей! – воскликнула она, но призрак схватил ее за горло и уставился ей в глаза яростно и возмущенно.

– Нет… – яростно зашептал он. – Вы действительно ничего не понимаете… Они сами виноваты в том, что так вышло, они – и еще невежественная юность, когда ничего не ценишь. Потому что они не любят жизнь и не пользуются ничем из того, что она предлагает. Я им показываю их собственные страхи, только и всего. Я нашептываю им на ухо про их пороки, но шепот проникает так глубоко, что они начинают бояться самих себя. Я исповедую их собственные грехи и позволяю им видеть весь тот ужас, который скрывает их разум… Я всего лишь…

– Ты меня сейчас задушишь, Люсьен. Убери руки…

– Да, я вас задушу, если вы не прекратите говорить глупости. Впрочем, умереть – лучший способ узнать всю правду.

Люсьен подтолкнул ее к кровати, и Мэри Энн повалилась навзничь. Он подошел к окну, окинул взглядом сад сквозь узенькую щель между штор и вздохнул.

– Будьте благоразумны, мадам. Отныне вы знаете: я не собираюсь обижать вашу дочь. Она – часть меня, как некогда ваш супруг. Все остальное не ваше дело. Когда-нибудь ваши сомнения рассеются. Копите силы на будущее. А вот молиться не стоит, это вам не поможет.

– Что ты имеешь в виду? Что должно произойти?

Люсьен заговорщицки улыбнулся. Приблизился к кровати и навис прямо над ней. Мэри Энн показалось, что она уплывает, что тело ее невесомо, что в мире не осталось ничего, кроме его присутствия и этих глаз, которые внимательно за ней наблюдают. Он склонялся все ниже, его губы коснулись ее уха.

– Я люблю вас, мадам. Люблю по той простой причине, что вы были чревом, которое в течение девяти месяцев вынашивало мое потомство. Нет, не надо мне возражать… У вас есть много причин благодарить меня, я бы даже сказал, слишком много… Не обманывайте мое доверие, иначе мне придется отнять у вас то, что вы больше всего любите, и вы познаете такую безумную и беспощадную боль, что предпочтете быть мертвой, нежели живой. Не стоит мною пренебрегать. Не заставляйте меня сделать это. Ваш доктор, ваши сестры… Вам есть что терять. Со временем вы многое поймете.

– Ты мне угрожаешь? – спросила она с ненавистью.

Он прикрыл глаза и улыбнулся.

– Ну что вы. Всего лишь предупреждаю.

Прошло три дня и три ночи, пока в толщах земли, которой будто бы ни разу не касалась ничья рука, лопата Алана не наткнулась на что-то твердое. Три дня кряду Алан и Джим, сменяя друг друга, работали без перерыва до полного изнурения. Сначала образовалась канава, достаточно глубокая, чтобы спрятать труп – а может, и два трупа. Затем канава превратилась в полноценную траншею. Они копали так глубоко, что в конце концов понадобилась железная лестница, чтобы спускаться и подниматься. Иногда они теряли надежду, потому что им ничего не попадалось, хотя в глубине души оба понимали, что следует продолжать начатое.

В продолжение этих трех дней ничего особенного не случалось. По крайней мере в доме сестер Морелли. А вот в городе все было наоборот. Амелия отправилась к Роберту, чтобы пожить у него, и в итоге выяснилось, что новый виток отношений пастора с Дэнни вовсе не главный источник проблем. Каждый день, когда пастор входил в церковь, там уже поджидали шестеро или семеро, а то и больше, прихожан, которым не терпелось немедленно рассказать ему о своих странных снах, ночных кошмарах и видениях, которые их преследовали. Пойнт-Спирит охватила эпидемия ночного безумия. Многие сказывались больными или просто-напросто запирались в домах, отказываясь принимать пищу и выходить наружу, чтобы ехать на работу. Тем же, кого не коснулись странные происшествия, выпало на долю выслушивать жалобы и бредовые идеи членов семьи. На церковных собраниях прихожане утверждали, что кое-кто из соседей блуждает по городу подобно лунатикам. Другие выскакивали с дикими воплями из дома, будто сам дьявол гонится за ними по пятам, а спустя несколько часов их обнаруживали в каком-нибудь удаленном уголке города, причем большинство утверждало, что их преследуют. Клиника доктора Фостера была до отказа набита людьми с нарушениями психики, потерявшими сон от мании преследования или жутких видений. Палаты небольшого больничного корпуса превратились в укрытие для больных и членов их семей. Пришлось закупать кровати, нанимать новый персонал, проводить реорганизацию, чтобы дать прибежище неожиданно большому наплыву страждущих. Как-то раз, выйдя с работы, Алан заметил посреди дороги костлявую и сгорбленную фигуру Тома Колера, плотника. На нем были только трусы-боксеры и халат. Увидев Алана, Том рысью преодолел разделявшее их расстояние и заключил его в объятия.

– Я умею летать, – сообщил он, поднял руки и помахал им в воздухе. – Я улечу от этой зубастой фиговины. Представляете: с зубами, но без крыльев. Крыльев-то у нее нету, ха-ха!

В первый миг Алан подумал, что малый напился в стельку. Однако перед ним был еще один случай лунатизма. Алан проводил Тома Колера до дома, но и по дороге тот пару раз пытался взлететь. Было очевидно, что бедняга спит.

А взять двадцатилетнюю Табби Лу, про которую судачил весь город. Заветным желанием этой девушки было стать моделью и уехать в Нью-Йорк. И вдруг за неделю Табби поправилась ни много ни мало на шесть кило и чуть не рехнулась. Никто толком не знал, в чем причина столь стремительного набора веса у будущей модели, следившей за собой с величайшей тщательностью. И вот как-то ночью мать застукала красотку перед холодильником. Та спала, как сурок, но при этом сметала с полок все, до чего дотягивались руки.