Татьяна Корсакова - Темная вода [litres]

Нина сделала решительный шаг навстречу, велела:

– Говори!

Шепот навки был похож на песню. Он одновременно завораживал, увлекал и пугал. Нина слушала, запоминала каждое сказанное слово, успокаивающе гладила навку по мокрым волосам.

– …А потом я проснулась в воде. – Собственную смерть она считала пробуждением, все никак не могла понять, что ничего уже не исправить. – Их было двое. Они смотрели на меня с берега, а я смотрела на них из воды. Если бы они подошли ближе, если бы только попытались… – Она оскалилась по-звериному, но Нина не отшатнулась, Нина продолжала слушать эту посмертную исповедь, – я бы их убила, разорвала в клочья. Сначала молодого, а потом того, что старше. Но они не зашли в воду, а у меня не хватило сил выйти на берег. Тогда еще не было сил. – Оскал превратился в улыбку, полную сожаления о несбывшемся улыбку.

– Ты все сказала? – Нина знала, что все, но ей нужно было спросить, убедиться, что она ничего не упустила.

– Все. Ты отпустишь меня? – В тихом шепоте – надежда и недоверие. – Ты покажешь мне путь?

– Я покажу. – Нина все еще видела путь. Уже не лунную дорожку, но ее слабую тень. И остроносую лодку, ту самую, что ночью подняла со дна озера неведомая сила, тоже видела. – Мы поплывем.

В лодке не было весла, вместо него на дне лежали два венка. Один из луговых трав – для Нины, второй из кувшинок – для навки. Так и должно быть. Так всегда было. И плыть им совсем недолго, до середины озера.

– …Вот и все, мне пора. Я знаю. – Сейчас в нежных рассветных лучах навка походила на девчонку, самую обычную девчонку. Она улыбалась полной нетерпения улыбкой. – Дальше я сама. – Головки кувшинок в ее венке золотило солнце, и от этого они светились, словно электрические фонарики, весело и радостно, как новогодняя гирлянда. – Спасибо! – Узкая ладошка с длинными музыкальными пальцами, с аккуратно подрезанными ногтями ласковым мимолетным движением коснулась Нининой щеки. – Береги себя…

Она шагнула с лодки в воду, чтобы, еще не коснувшись ее темной поверхности, раствориться в рассветном тумане навсегда. А лодка уже несла Нину к берегу.

…На берегу ее ждал Чернов. Он сидел на верхней ступеньке террасы и всматривался в туман, лицо его было таким же бледным, как у навки. А во взгляде плескалась беспомощная злость.

– Нагулялась? – спросил он таким тоном, словно Нина и в самом деле гуляла, а он был ревнивым мужем. – Новый веночек, смотрю, сплела.

Его злость не была пугающей, наоборот – она успокаивала и согревала. Оказывается, такое тоже возможно. Оказывается, этот мир соткан из противоречий.

– Веночек мне подарили. – Нина устало улыбнулась и присела рядом с ним на ступеньку.

– Даже не стану спрашивать кто. – Он набросил ей на плечи пуховую шаль. Подготовился.

– Не спрашивай. – Шаль тут же согрела и вернула силы. Удивительная вещь.

– Ты теперь типа ведьма? – поинтересовался Чернов скучным казенным тоном.

– Я теперь типа Харон. – Нина усмехнулась, вытянула перед собой дрожащие руки.

– Типа Харон, только в миленьком веночке?

Она кивнула, спрятала руки под шаль. Захотелось рассказать ему всю правду, переложить на его широкие плечи хотя бы часть того тяжкого груза, что прибивал ее сейчас к земле. Но не время. Совсем не время. Она должна разобраться сама. Сначала в своем прошлом, потом в своем настоящем. А для этого ей нужна Шипичиха.

– Тебе пора идти. – На Чернова Нина старалась не смотреть, достаточно и того, что он близко. Слишком близко. Достаточно того, что делится с ней теплом. Самым обычным теплом человеческого тела. Собственное она почти израсходовала.

– Пойду, – пообещал он в который уже раз. – После того, как ты расскажешь, что случилось на озере.

Он спросил про озеро, а она испугалась, что спросит про синяки. Про озеро рассказывать легче, в мистическое зло иногда проще поверить, чем в зло реальное. Значит, она расскажет про зло мистическое.

И она рассказала. В самых мрачных красках описала полуночный навий хоровод. Она даже рассказала о своем почти невыносимом, почти неконтролируемом желании вцепиться ему в глотку прямо там, посреди озера. Пусть испугается, пусть поймет, насколько опасно для него это место, насколько она для него опасна.

– Значит, ты хотела меня убить? – спросил Чернов задумчиво. – А здешняя нежить тебя к этому активно подстрекала?

– Хотела. Подстрекала. – Она дважды кивнула, подтверждая его и свои слова.

– Но вместо того, чтобы впиться мне в шею смертельным поцелуем, ты впилась мне в губы страстным?

Он ее не боялся! Он верил ей, знал, на что она способна, но все равно не боялся!

– На моем месте могла оказаться любая из них, – сказала она, глядя Чернову в глаза. – Поверь, желающих было предостаточно.

– Но ты отогнала конкуренток. – Он не улыбался, он смотрел на нее очень серьезным взглядом.

Не боится… дурак…

– Чтобы они тебя не убили.

– И они не убили, они признали твою власть над ними. Гипотетически?

– Они не убили, но Сущь может убить любого. – Еще один козырь, практически последний.

– Шипичиха сказала, что тебе не нужно бояться этой твари.

– А тебе? Послушай, я своими собственными глазами видела, как он убил мою бабушку. Убил и вырвал ее сердце! Как думаешь, моя бабушка тоже его не боялась?

– Я думаю, что нам нужно поговорить с Шипичихой, – заявил Чернов.

– Мне поговорить! Мне, а не тебе! Тебя, Чернов, эта история вообще не касается!

Он не стал спорить. Просто посмотрел на нее как-то странно, словно бы с жалостью, а потом поднялся на ноги.

– Ладно, мне в самом деле пора. Вы с Темычем продержитесь без меня день?

Она хотела было сказать, что они продержатся без него и ночь, но не сказала, не повернулся язык. Кем бы она ни была, но есть зло, которому она не сможет противостоять. Или сможет? Сохранит ли Темная вода и ее страшную тайну? Потому что, если потребуется, она пойдет до конца…

Шипичиха пришла к ней сама, почти сразу же после отъезда Чернова, незваной гостьей переступила порог, мельком глянув на испещренный символами засов.

– Сегодня ночью приплывала лодка, – сказала вместо приветствия.

Нина не стала спрашивать, про какую лодку речь. У нее хватало других, куда более насущных вопросов.

– Приплывала. – Она кивнула.

– Они звали тебя к себе. – Тоже не вопрос, а утверждение.

– Звали.

– Но, раз ты до сих пор здесь, у них ничего не получилось.

– А бывало, что получалось?

– Бывало всякое. Кто-то справлялся. Кто-то не мог устоять. А кому-то вообще не позволили войти в хоровод.

– Моей маме не позволили?

– Она была слабой. Куда слабее своей бабки и значительно слабее тебя. Хорошая девочка. – Шипичиха улыбнулась. Возможно, она улыбнулась впервые со времени их знакомства. – Хорошая, но слабая. Она хотела жить нормальной жизнью, кружить головы мужчинам, шить свои платья и не погружаться с головой в эту… Темную воду. Первый раз за ней приплыла лодка, когда ей было тринадцать лет, но венок оказался ей велик. Понимаешь?