Татьяна Корсакова - Темная вода [litres]

Нина понимала, ее собственный венок был идеальным. Если вообще можно назвать идеальным навий венок.

– И твоя прабабушка ее не отпустила, не позволила пройти испытание.

– Потому что понимала, что мама не справится?

– Да. – Шипичиха кивнула. – В ней, в твоей маме, тоже была сила. Этой силы хватало, чтобы наводить морок на мужчин, чтобы создавать удивительной красоты вещи, но ее бы не хватило, чтобы справиться с Темной водой. Твоя прабабушка решила, что так тому и быть, и поставила барьер.

– Такой же барьер, какой вы поставили мне?

– Почти.

– А моя бабушка? Мама моей мамы справилась с испытанием?

– Нет. – Шипичиха покачала головой. – Она была моей подругой. Лучшей подругой. У нас не было друг от друга секретов. Может, потому, что во мне тоже есть сила. Не такая, как твоя, но все же. Такие уж здесь места. Она не сомневалась, что справится с навьим хороводом. И навий венок пришелся ей впору. – Шипичиха замолчала, а когда заговорила, голос ее упал до сиплого шепота: – Она так и пришла ко мне в этом своем венке. Поскреблась в окно черными когтями, позвала по имени. Она хотела видеть Алену. Пока только видеть…

Нина не стала спрашивать, что с ней стало. Шипичиха рассказала сама.

– Твоя прабабушка проводила ее на ту сторону на рассвете.

– А если бы не проводила? Если бы позволила остаться?

– Ты знаешь, что бы с ней стало. Сохранять душу и память навка может только год после своей смерти, а потом все… обратной дороги нет. Твоей прабабушке пришлось бы ее убить.

– Что такое русалья неделя? – спросила Нина, вспомнив вдруг свое утреннее видение. – Когда она наступает?

– Она уже наступила, – сказала Шипичиха жестко. – Темная вода просыпается каждый раз ровно на неделю. И зло, которое в ней заключено, тоже просыпается.

– А навки?

– А навки становятся в разы голоднее и в разы сильнее. И с каждой русальей неделей в озере становилось на одну навку больше. Понимаешь почему?

– Их заманивали? Так же, как пытались заманить меня?

– Нет. Ты особенная, тебя не заманивали, тебя приглашали, задаривали дарами и обещали вечную не-жизнь. Тех женщин убивали не навки, а люди. Самые обыкновенные люди. Те, чьи черные души отзывались на зов Темной воды и не желали противиться злу.

Нина начинала понимать. Пока не все, но многое. Но многое все еще требовало объяснения. И она добьется правды, чего бы ей это ни стоило.

– Мой сын Тема – он тоже особенный?

– Он исключительно особенный. Мальчики в вашем роду рождаются один раз в несколько столетий. Его сила абсолютна, она уже есть, ей не нужно испытание. И с каждым прожитым годом он будет становиться все сильнее и сильнее. Особенно теперь, после того, как… – Шипичиха замолчала, но Нина и так ее поняла. После того, как Темка прошел испытание и Светлой, и Темной водой.

– Та тварь… Сущь поэтому пыталась его убить? Чтобы он не стал сильным? Что это вообще такое?

Шипичиха смотрела на Нину с жалостью и молчала. Поэтому Нина заговорила сама:

– Мне нужны мои воспоминания! Все до единого! Я не могу с этим жить, пока не пойму, что тогда случилось.

– Я затем и пришла. – Шипичиха устало потерла глаза, сняла с шеи свои бусы. Те самые бусы. – Я не верну тебе все воспоминания сразу, ты можешь с ними не справиться, но я открою дверь настолько широко, насколько это возможно.

– Я хочу знать правду про свою маму. Всю правду. Слышите?

– Узнаешь. – Шипичиха потянулась к висящей на перилах шали, набросила ее Нине на плечи. – И я очень надеюсь, что после этого ты сможешь нас простить.

– Кого – нас? – Костяные бусы в костлявых руках пощелкивали, как счеты, а вырезанные на них символы вспыхивали один за другим, выжигая на сетчатке огненные отпечатки.

– Сейчас я открою дверь, Нина. Приготовься…

– …Сейчас я открою дверь, Нина. Приготовься!

Ласковый шепот и теплые ладони на Нининых плечах. Тяжелая дубовая дверь еще заперта, и засов привычно светится непонятными закорючками. Закорючки вырезала бабушка. А одну, самую красивую, похожую на птичку, она разрешила вырезать Нине. Мама тогда очень ругалась, потому что маленькой девочке нельзя играть с ножом, даже не с настоящим, а костяным. Но сейчас мама не злится, в мамином голосе – радость. А все потому, что у Нины сегодня день рождения и за запертой дверью ее ждет подарок.

– Ты только пока не смотри. Закрой глаза, малышка.

Нина послушно закрывает глаза ладошками, затаив дыхание, слушает скрип дверных петель, а потом на нее обрушивается ураган, сшибает с ног, опаляет горячим дыханием. Нина визжит и открывает глаза.

Это не ураган. Это собачка! Огромный, больше Нины пес! У него серая с подпалинами шерсть и карие глаза. Он улыбается Нине. Да, да, улыбается! Виляет хвостом и продолжает облизывать с ног до головы!

Ее подарок! Самый лучший в мире подарок! Она обхватывает пса за шею, зарывается лицом в его косматую шерсть, счастливо смеется.

– Вот видишь, Алена, – слышится за спиной голос бабушки, – а ты говорила – блохи!

Мама тоже смеется, звонко и весело, снова кладет ладони Нине на плечи и говорит заговорщицким шепотом:

– А у меня для тебя тоже есть подарок, малышка.

В большой картонной коробке – кукла со смешными пуговичными глазами в красном горохами платье.

– Познакомься, это Клюква!

Нина одной рукой продолжает обнимать за шею своего пса, а второй достает из коробки Клюкву. Ей хочется такое же нарядное платье. И платье, только уже не кукольное, а самое настоящее, ложится на спинку стула, так, чтобы Нина могла рассмотреть его со всех сторон. Нина снова визжит от восторга. Это лучший день рождения в ее жизни. Бабушка сказала, что это третий день рождения, и обещала, что таких дней в жизни Нины будет еще очень много. Дней рождений и подарков!

– Ну, малышка, обернись! Обними маму!

Нина оборачивается, раскидывает в стороны руки для объятий. Для этого ей приходится отпустить свою собаку, но Клюкву она держит очень крепко.

– Я люблю тебя, Нина! – Незнакомая женщина, очень изящная, очень красивая, с волосами цвета спелой пшеницы, в нарядном платье в цветочек смотрит на нее с любовью. – Я люблю тебя, доченька! Ну, обними же маму!

…Нина открыла глаза, чувствуя под одной ладонью собачью шерсть, а под второй – гладкий шелк платья в горохи, чувствуя сладко-терпкий аромат маминых духов, чувствуя острую боль в сердце. Ее мама… ее настоящая мама только что называла ее малышкой и прижимала к груди. Как же она могла такое забыть?! И кем была та, которую она двадцать лет считала мамой? Оставался еще один вопрос, но задавать его Шипичихе Нина боялась, потому что глубоко в душе уже знала на него ответ. У нее отняли детство и воспоминания о маме, потому что мамы больше нет в живых. Обеих ее мам больше нет…