Дарья Беляева - Долбаные города [СИ]

Я следил взглядом за спиралями на потолке, я подумал, что они тоже выцветут, может быть, очень скоро. Но в них хранилось что-то важное.

У Калева было одеяло с ракетами, у них были красные крылья. Мы очень смеялись над этим одеялом, а сейчас лежали, укрывшись им до самых носов, и я видел свои полосатые носки, белые носки Леви и оранжевые носки Эли. Нужно было что-то сказать, но ни одна шутка о маме Леви не шла в голову, а ведь я думал, что этот источник будет бить до самой моей смерти.

Еще не было десяти вечера, а мы лежали так, словно собрались спать.

— Надо позвонить родителям, — сказал Леви.

— Напишу отцу смс, — ответил я. Эли продолжал молчать, и я видел, что его зубы не поблескивают в темноте, он больше не улыбался. Пока Леви уговаривал родителей разрешить ему остаться у Калева, мы с Эли печатали сообщения родителям. Отец Эли был военным, его воспитательным девизом оставалось нехитрое: пока ты увлекаешься футболом и тачками, мне все равно, что ты делаешь, просто будь мужиком. Мама Эли работала в библиотеке Ахет-Атона, я полагал, потому что для этой умной, тонкой, интеллектуальной женщины не нашлось иного места в социуме: ее общество никто не мог выдержать. Миссис Филдинг имела привычку растирать в пыль самооценку первого, кто привлечет ее внимание. Возможно, библиотека Ахет-Атона пустовала не только потому, что любую книгу можно было достать в интернете.

Леви сказал:

— Это был сложный бой.

— Ты вообще его выиграл?

Леви пожал плечами.

— Я не понял. Возможно, они за мной приедут.

— Это всегда возможно.

Мы пригрелись, и меня начало клонить в сон, но всякий раз в мой мозг врезались эти спирали надо мной. Должен же быть у всего этого хоть какой-то смысл. И мне так отчаянно хотелось его найти. Я снова открыл тетрадь и увидел ту самую надпись про голодного желтоглазого бога.

— Это, наверное, его фабула, — сказал Леви. Его палец уткнулся в букву «о», прошелся дальше. — Ну, знаете. Голоса в голове приказали ему это.

— Вы думаете он еще здесь? — спросил Эли. — Ну, его душа.

— Меня не спрашивай, я еврей. Вы кстати замечали, что я единственный в школе еврей, и у меня у единственного в школе не еврейское имя?

— Кстати, почему?

— Папа упоротый. Сказал, что если еврейские имена стали модными среди не евреев, значит евреям лучше ими не пользоваться.

— Странная позиция.

— Ну, да. Он ж больной. Не знаю, как он вообще умудрился взобраться на мою мамку и сделать меня.

— Интересно, а почему модны еврейские имена? — спросил Эли. Мы все старательно отвлекались, но взгляды наши возвращались к спиралям на потолке. Прямо над нами. Он лежал здесь, вытянув руку, и рисовал их, одну за одной.

— Наверное, потому что мы живем в утопии, после конца времен. В Небесном Иерусалиме.

Я начал напевать песенку «Сияй, сияй, маленькая звездочка», и Леви легонько толкнул меня в бок.

— Это жутко. Прекрати.

Эли сказал:

— Может быть, он правда ни в чем не виноват?

Он натянул одеяло, закусил красное крыло нарисованной ракеты. У ракеты круглые иллюминаторы, желтые, словно в них горит свет, а само одеяло темно-синее. Везде темно, только желтые кружочки в маленьких ракетах, рассыпанных по космосу неосторожным ребенком. Лучшая метафора для подросткового возраста.

— Это как? — спросил я. — Опять компьютерные игры виноваты?

Эли пожал плечами. Мы снова надолго замолчали, а потом я заметил, что Леви засыпает. Эли широко зевнул. Было в этом что-то правильное, провести ночь в комнате Калева. Как бы попрощаться.

Эли и Леви заснули, я долго смотрел на спящего Леви, во сне он чуть хмурился, словно беспокоился о чем-то, я получше укрыл его одеялом и достал телефон. Я включил камеру и долго рассматривал свое лицо, я часто так развлекался, считал свои веснушки и путешествовал между нарциссизмом и деперсонализацией, смотрел, как блестят в темноте мои глаза. Я включил запись.

— Это снова про Калева. Может сделаю из этого отдельное видео потом. Не знаю. Пока началу не хватает фееричности, как мамке Леви в постели. Блин, нельзя же палить Леви.

Я повернулся в его сторону, он спал, и я положил руку ему на голову.

— Это про спиральки, — зашептал я. — Калев рисовал спирали и писал про какого-то бога. Голодного и желтоглазого. Еще там был вопрос, очень простой. А кто один? Спиральки, спиральки, спиральки. Я хочу, чтобы это что-то значило. Если мой друг решил убить себя просто так, потому что поехал, то это ведь полный отстой, правда?

Последнюю фразу я прошептал так отчаянно, что мне стало самого себя жалко, а это было чувство непродуктивное, на него имели право только кассирши в супермаркетах. Тогда я начал тихонько болтать обо всем на свете, и хотя я неизменно возвращался к тревожащему слову «спираль», через некоторое время я почувствовал, что засыпаю.

Я спал беспокойно, и снилось мне, на кровати моего друга, убийцы и мертвеца, нечто вполне ожидаемое, и в то же время невыносимое. Вернее, тут ведь как: сюжета у сна толком не было, он сложился из разрозненных сцен, как будто кто-то взял десяток короткометражек, порезал их и слепил в одну.

Сначала мы с Леви сидели на берегу Океана, и он смеялся, но как-то не совсем правильно, словно звук шел несколько вразрез с картинкой, запаздывал. Над нами было такое солнце, что Леви казался почти золотым. И я подумал: это я пошутил, или что вообще происходит? Тогда я попытался его спросить, и Леви перестал смеяться, он надолго задумался, взгляд у него был расфокусированный, как будто он снимал себя на видео.

Такой особый взгляд, я его знал сразу из нескольких источников: он бывал у людей, которые сосредоточились на изображении на экране компьютера или телефона, бывал у людей, которым назначили слишком большую дозу нейролептиков и бывал у людей, которым только что хорошенько двинули. По-своему задумчивый и слепой взгляд.

Только Леви умел смотреть так безо всякого к тому повода, словно потерялся где-то по пути, и сам не заметил, как остался совсем один. Потом он находил меня, или я его находил. Я пощелкал пальцами у Леви перед носом и повторил вопрос.

— Это о Калеве, — ответил Леви очень серьезно и кивнул.

И тогда я понял, что рисую палкой спирали на песке, одну за одной.

— Там мертвецы, — сказал мне Леви. — Внизу. Все это уходит так далеко вниз.

— Это сказал Калев?

— Я не знаю.

Я взял Леви за руку, чтобы он не потерялся здесь, потому что песка было слишком много, а Океан казался подавляюще огромным. Это было странное чувство, как Океан может быть еще больше, чем он есть, ведь берега и так не видно?

— Мы должны идти, — сказал я, не зная толком, куда именно. Я подумал, что за нами кто-то наблюдает.