Дарья Беляева - Долбаные города [СИ]

Я не знал, что делать дальше, как действовать, и это приводило меня в отчаяние. Некоторое время все мы молчали, обуреваемые, наверное, похожими чувствами. Кажется, если с тобой случится что-то особенное, то отреагируешь так же, как в любимом фильме. И поэтому даже как-то нарциссически обидно, когда вместо этого просто люто тормозишь.

— Ну, давайте, расслабимся, — сказал Саул. И мы сразу все успокоились, и благодать такая наступила, но на самом деле нет. Я вспоминал вырывающиеся из-под земли снопы искр. Словно Тинкербелл восстала из мертвых.

— Если мы не можем это сфотографировать, — сказал Рафаэль. — Может, нам нужно сказать людям, чтобы они посмотрели сами?

— Да, конечно, все так и бросились разрывать могилы жертв недавнего взрыва в торговом центре, — сказал я. — Зато попадем в сообщество «Пранки, которые зашли слишком далеко». Что тоже приятно.

Лия поднесла ладонь к губам, словно хотела попробовать ожоги на вкус. Вид у нее был совершенно первобытный, и я подумал: ты, дикая тварь, непременно понравилась бы этому стремному богу.

Леви с надеждой спросил:

— Ну что, расходимся?

Саул сказал:

— Пойдете ко мне в гости? Там все обсудим.

Тут, конечно, Рафаэль не выдержал.

— Ты живешь в моем доме! В моем!

Мы двинулись к дорожке, которая должна была вывести нас с кладбища, но я уже ни в чем не был уверен. Мне казалось, что земля подо мной плывет.

— Мои родители ни за что не отпустят меня так надолго в день, когда у меня случился приступ.

— Тогда не спрашивай у них, — я ему подмигнул. Леви цокнул языком, но к телефону не потянулся.

Лия шла позади нас, как маленькая хищница. Это вызывало смутную тревогу. А может, из-за ее остеомиелита она просто была прекрасным персонажем для зомби-апокалипсиса.

— Поднимете руку те, у кого сейчас синдром деперсонализации-дереализации?

Чокнутые взметнули руки вверх в едином, тоталитарном порыве, только Эли продолжал идти, как ни в чем не бывало, но исключительно потому, что не знал значения этих слов.

— Знаете, — сказал он. — Теперь я, по крайней мере, знаю, что мой друг не был какой-нибудь мразью. Все случилось не просто так. И с этим нужно разобраться. Чтобы таких вещей больше не повторялось.

Вирсавия пожала плечами.

— Может, это мозговые слизни? И они заставили его?

Она вытащила из кармана прозрачный бальзам для губ с крохотными блестками, принялась мазаться им на ходу и вслепую, но так ловко, что ее движения вызывали восхищение. Я понял, что мне придется в очередной раз повторить всю эту историю с самого начала.

Я говорил, пока мы ждали автобуса, и к концу моего рассказа все, кажется, начали понимать еще меньше, чем в начале.

Рафаэль (а теперь и Саул) жил рядом с озером, на самой окраине города, так что в автобусе мы ехали долго. Леви иногда доставал телефон, вертел его в руках, но родителям не звонил. В конце концов, он отключил телефон, поводил пальцами по бесчувственному экрану, и я вдруг почувствовал особенность момента.

Мы вышли на конечной остановке, под ругань водителя, считавшего, что нам совершенно зря не сидится дома. Двое из нас, Рафаэль и Леви, я знал, с ним солидарны.

Дом Рафаэля, казалось, выражал его стремление к одиночеству. Он стоял на отшибе, далеко от остановки, далеко ото всех других домов, далеко от цивилизации вообще, среди такого количества деревьев, что можно было сказать — в лесу. Мы пошли по дорожке, которую летом окружала настолько высокая трава, что казалось, эта тропинка непременно должна вести к ведьминскому пряничному домику.

Мы с Леви были у Рафаэля один единственный раз, еще в детстве, когда его мамуля-энтузиастка решила подружить его с какими-нибудь другими, рандомно выбранными, младшеклассниками. Мы ели торт, играли и смотрели представление с чуточку пьяным клоуном, а Рафаэль закрылся в своей комнате. Это, конечно, было фиаско, и больше нас не звали.

Однако я однозначно вел себя лучше, чем Гершель, разбивший проигрыватель отца Рафаэля.

Дорожка была узкая, и мы шли по ней, растянувшись длинной процессией. Я шел первым и снова закурил, так что можно было представить, что мы — играющие в паравоз детишки. Темные тени деревьев вокруг казались мне совсем жуткими, и я вздрагивал всякий раз, когда протянутые, как пальцы, ветви, касались меня.

Так что могло случиться с Калевом? Он сказал: этого достаточно? Неужели голодный желтоглазый бог просил его: покорми меня.

Дом Рафаэля (и Саула) был небольшим, он уютно подмигнул нам глазами окон (с электричеством у них всегда были небольшие проблемы), и я почувствовал облегчение. Я вдруг понял, как был напуган все это время. Лия сказала:

— Эй, Рафаэль, уверен, что пустишь меня в дом?

— Пустит, если не будешь оставлять за собой зеленую слизь, триппер-герл.

— Заткнись, Шикарски.

Это была моя самая старая из ныне здравствующих шуток. Триппер-герл, как супер-герл, только без компромиссов с реальностью.

Мы все собрались у порога, как будто пришли выпрашивать сладости на Хеллоуин. Видок у нас наверняка был соответствующий. Рафаэль нажал на звонок, и нам открыла его мама, миссис Уокер. Открыла, надо сказать, так быстро, что мы даже испугались.

Я никогда не видел отца Рафаэля. Кажется, он работал юристом, причем в Дуате. Может быть, Рафаэль тоже никогда его не видел. Но миссис Уокер знали все. Она выглядела моложе своего возраста, у нее были хищные черты лица, гарантировавшие ей репутацию стервы, но душа миссис Уокер была светлее помыслов маминой детки Леви. Миссис Уокер мне нравилась. Она тоже занималась благотворительностью, но, в отличии от мамы Калева, контактно, здесь и сейчас. Рафаэль рассказывал, как пару раз у них на ночлег оставались бездомные, и одна из девочек-подростков, которым помогала миссис Уокер, даже его поцеловала.

Официально миссис Уокер не работала нигде, однако след ее деятельности прощупывался во всем Ахет-Атоне. Это она ввела веганское меню в заводской столовой, боролась за права работников супермаркета, сокращенных под прошлое Рождество, осуждала притеснения по поводу национальности и сексуальной ориентации на стенах школьного туалета и собирала деньги для единственного в городе больного СПИДом, мистера Донована, вернувшегося из Дуата не только с пораженческим настроением человека, не сумевшего построить карьеру, но и с самым опасным венерическим заболеванием столетия. Словом, миссис Уокер была решительно везде, и на все у нее была своя, четко определенная позиция. У нее хватало энергии на все, казалось, она жила в гипомании и безо всяких последствий. Миссис Уокер была Вирсавией в своей возрастной категории.

Сейчас она стояла перед нами с улыбкой, сияющей, как новенький автомобиль в солнечный день. На ней было обтягивающее платье, на нем имелось декольте, с которым было не до шуток.