Стивен Чбоски - Воображаемый друг [litres]

– Вот что такое для шептуньи вечность, и если ты ее не убьешь, то Же самое сделаетСя вечностью и для тебя.

У Дэвида потекла кровь из носа. Из глаз. Из ушей. Он закричал, будто его заживо сжигали на костре, но не перестал копать. Пока яма не достигла нужного размера. Тогда он бросил лопату поверх кучи деревяшек и вытащил из заднего кармана какой-то флакон.

Жидкость для розжига.

Дэвид отвинтил колпачок и полил жидкостью останки домика. А потом, выливая струйку на землю, понес флакон к яме. Человек завопил ему в ухо, и Дэвид в агонии рухнул на колени. Теперь мальчик мог только ползти, приближая свое разбитое тело к могиле.

Там Дэвид достал из кармана книжечку спичек «лаки страйк», некогда принадлежавших его старшему брату. Чиркнул одной спичкой; раздалось

Фшшш.

Человек не сводил глаз с горящей спички. Пламя было цвета его глаз. А потом заговорил, как полицейский со стоящим на карнизе самоубийцей.

– Дэвид, если ты сейчас покончишь с собой, то проснешься здесь же и больше никогда отсюда не уйдешь, – увещевал он. – Эту ночь ты будешь вечно проживать заново.

– И ты тоже, – сказал Дэвид, бросая спичку.

Огненная дорожка протянулась по саду к обломкам домика на дереве. Пламя взметнулось вверх, бросая отсветы, отчего младший брат Эмброуза казался согретым лучами восхода.

Эмброуз оцепенел: Дэвид стоял в своей могиле, голыми руками бросая в нее комья грязи. Принося себя в жертву. Ради своих родных, которые махнули на него рукой. Ради города, который о нем почти забыл. Человек в сером костюме не верил своим глазам: этот маленький мальчик ставит мир выше себя.

– Почему ты так поступил, Дэвид? – спросил он.

– Потому что люблю своего брата.

Схватив последний ком сырой земли, Дэвид залепил себе рот и глаза, перед тем как погрузиться в жидкую грязь и в кровь мира. Запаха горелой плоти Эмброуз не почувствовал, но и запах бейсбольной перчатки развеялся без следа.

Дэвид похоронил себя заживо.

– Нет!!! – вскричал Эмброуз, но крик его заглушил все тот же человек, ополчившийся на небеса.

– неТ!!!

Человек в сером костюме принялся крушить дерево Дэвида в щепу. Громоздкие обломки впивались ему в тело до тех пор, пока от дерева ничего не осталось. Одно пустое место, отчего поляна сделалась еще обширней.

Когда домик на дереве превратился в угли, а дерево – в прах, человек потащился обратно через сад. Ничто в его изможденном теле не напоминало о былой красоте. Оно превратилось в старую развалину. А костюм, на взгляд Эмброуза, стал больше похож на серую тюремную робу.

Когда он скрылся из виду, к Эмброузу наконец-то вернулось его тело. Он бросился к могиле младшего брата и принялся раздирать пальцами плоть земли. Копал он истово. Вот же, вот. Совсем не поздно.

Моего брата еще можно спасти.

Эмброуз продирался через грязь. Он искал тело брата. Но не находил. Копал дальше. На локоть. Еще на локоть. Быстрее, еще быстрее. Грязь забивала ему рот. Глаза. По телу ползали черви. Легкие требовали воздуха. Вот что испытал его брат. Вот что такое вечность.

нА Веки вЕчные

Вдруг опустилась тьма. Запустив руку в грязь, Эмброуз нащупал что-то холодное и твердое. Из пластмассы. Электрический выключатель. Эмброуз включил свет. Огляделся, ожидая увидеть домик на дереве. Но на поверку он очутился совсем в других стенах.

Очутился он в своем бывшем доме.

В подвале.

Мать Кристофера открыла глаза.

Проснулась она в удобной, теплой постели. Простыни чистые, из электросушилки. Над головой белый потолок в трещинках, который встречал ее по утрам. Она потянулась, зевнула, и разные мелкие болячки растопились, как масло на сковороде.

– Джерри? – позвала она.

Ответа не было. Оно и к лучшему. Будь он рядом, пришлось бы наблюдать его глуповатую ухмылку, которая тоже встречала ее по утрам с тех пор, как они с ним сошлись. Когда он впервые ее ударил, она решила от него уйти. Но, пораскинув мозгами, успокоилась. Мужчину надо воспитывать. Учить. Разве не это усвоила она из материнских наставлений?

Мать Кристофера выбралась из постели.

Посмотрела на подушку, белую и пышную, как облако. По какой-то причине ей не давал покоя тот первый случай – преследовал ее, как назойливый мотив. И почему она тогда не ушла, в первый же раз? Почему не собрала вещи и не дала деру, захватив карту «виза», о которой он не знал, и заначку из комода?

Потому.

Это единственное слово застряло в голове, как его машина на вечном приколе у дома. Ну ушла бы тогда – и что такого? Но это как посмотреть. Ее мать всегда говорила: когда у тебя неприятности, говори себе, что это еще не самое страшное, могло быть и хуже. Колесо спустило? Значит, Господь тебя уберег: если бы не эти двадцать секунд промедления – попала бы в аварию со смертельным исходом. Эта философия помогала ее матери два десятилетия терпеть (или привечать) вереницу мужиков, сменявших друг друга с такой скоростью, что стоило бы, как мать сама говорила, установить в квартире дверь-вертушку и не заморачиваться с ключами. Мать Кристофера не могла представить, какая авария могла поджидать ее после бегства от Джерри, но уж всяко фингал под глазом (или даже два) – это далеко не самое страшное.

Правда ведь?

Чистая правда. Это не конец света. К тому же у ее матери сожители бывали и похлеще Джерри. В детстве маленькая Кейт чего только не наслушалась за перегородкой ванны. Как же она ненавидела этих мужиков. Особенно когда оставалась с ними наедине. Но когда подросла, еще сильнее возненавидела свою мать. Допустим, Кейт сама недалеко от нее ушла, но по крайней мере сына ее никто пальцем тронуть не смел. Пусть бы кто попробовал…

Хорошо бы Кристофер это когда-нибудь оценил.

Мать Кристофера подошла к окну. Разглядела себя в стекле. Оно чуть запотело. Ровно настолько, чтобы сгладить предательские морщины. Слава Богу, еще терпимо. Она достала из тумбочки тональный крем.

И натренированной рукой замазала свежий синяк.

Почти ничего не заметно, сказала она себе. По крайней мере, в запотевшем стекле. Да и выходить из дома сегодня особо незачем. Ночью, после того случая, он плакал. Настоящими слезами. Джерри, в сущности, мужик не злобный. Детство у него было такое же паршивое, как у нее. Наверно, по этой причине они друг друга понимали. Наверно, по этой же причине он в свое время сделал ей предложение, и она согласилась.

Убрав тональник, она выглянула в окно на задний двор и там, как всегда, увидела качели, которые давным-давно выклянчила у Джерри для сына. Стойки заржавели, но сиденье шевелилось на ветру, как будто здесь только что играли Кристофер и его приятель Ленни Кордиско.

В ту пору сын еще с ней разговаривал.

Накинув свой любимый халат, мать Кристофера вышла в коридор. Заглянула в бывшую комнату сына. В каком году Джерри заставил ее вынести оттуда вещи? Она долго упиралась. И он тоже. Скверная была ночь. Лучше не вспоминать.