Стивен Чбоски - Воображаемый друг [litres]

А что касалось их сына Брэйди, яблоко упало совсем недалеко от яблони.

Если бы миссис Коллинз напоминала о себе только по воскресеньям, это еще можно было бы вытерпеть. Но муж ее прибрал к рукам все строительство жилья и владел половиной города, включая «Тенистые сосны» – пансионат для престарелых, куда устроилась работать мать Кристофера. Бразды правления он доверил своей жене. Миссис Коллинз уверяла, что согласилась занять этот пост только ради того, чтобы «выполнить свой долг перед обществом». На деле же она пользовалась правом орать на штатных работников и волонтеров, чтобы их стараниями обеспечить идеальные условия для своей безумной мамаши. Лучшая палата. Лучшее питание. Все самое лучшее. Мать Кристофера достаточно наездилась по стране, чтобы Милл-Гроув виделся ей мелкой лужицей. Но семейству Коллинз, судя по всему, этот городок мнился Тихим океаном.

– Мам, о чем задумалась? – прошептал Кристофер.

– Ни о чем, солнце. Не отвлекайся, – отвечала мать.

Как раз перед тем, как с помощью нескольких умело выбранных речений превратить вино в кровь, отец Том объявил, что Иисус любит каждого со времен Адама и Евы. По этому поводу Тормоз Эд затянул на мотив рекламной припевки ресторана «Чили-пеппер»:

– «Сочные ребрышки, ребрышки Адама!»

Это было встречено шквалом хохота; громче всех смеялись родители Тормоза Эда.

– Ну ты юморист, Эдди. Чего только мой сы́ночка не выдумает! – приговаривала его мать, всплескивая пухлыми руками.

Отец Том и педагог Общинного католического центра, миссис Рэдклифф, дружно вздохнули – наверно, поняли, что ответственность за воспитание Тормоза Эда целиком и полностью ляжет на их плечи.

– Первое причастие – это вообще отвал башки, – говорил Тормоз Эд после воскресной службы, провожая Кристофера до парковки. – Нам денег подкинут. И даже выпить дадут.

– Прикалываешься? – удивился Кристофер. – Это правда, мам?

– Обряд причастия действительно предусматривает вино. Впрочем, для вас вино заменят виноградным соком, – объяснила она.

– Это нормально. Вина я могу и дома хлебнуть. Ну пока, миссис Риз, – сказал Тормоз Эд и вернулся к своим родителям, которые направились к столу, где шла благотворительная распродажа домашней выпечки.

На обратном пути Кристофер обдумывал услышанное во время службы. Значит, Иисус любит всех. Даже подлых людишек. Таких как Дженни Херцог и Брэйди Коллинз. И Джерри. Кристофер был поражен этой догадкой: сам он нипочем не полюбил бы такого, как Джерри. Но надо попытаться, раз уж так заведено.

Когда они вернулись в мотель, Кристофер придержал для мамы дверь, и мама, улыбнувшись, назвала его джентльменом. А он, запрокинув голову, прежде чем войти следом, впервые узрел нечто особенное. Оно плыло в небе. И подмигивало, как глазом, падающей звездой.

Облако-лицо.

В других обстоятельствах Кристофер не стал бы над этим ломать голову. Эка невидаль – облака. Но каждый день, когда мама отвозила его в школу. Каждый раз, когда они проезжали мимо Леса Миссии. Когда вечерами направлялись в ОКЦ. Их сопровождало облако-лицо.

И не какое-нибудь, а именно это, единственное.

То большое. То маленькое. То притаившееся за облаками других очертаний. За молотком, за собакой, за кляксой – сходные картинки показывал ему специалист, к которому водили Кристофера после скоропостижной папиной гибели в ванне. Облако-лицо всегда было тут как тут. Не мужское. Не женское. А просто видное собой, милое облачное лицо.

И Кристофер мог поклясться: оно за ним наблюдает.

Он бы охотно поделился с матерью, но у нее и так забот хватало. Пусть считает, что сын у нее туповат, – это еще полбеды. Но не стоило наводить ее на мысль, что он сумасшедший.

Вроде папы.

В пятницу зарядили дожди.

Ночной раскат грома вывел Кристофера из страшного сна. Сон был до того жуткий, что мгновенно забылся. Хотя ощущение не забылось. Словно некто маячил над правым виском. И щекотал в ухе. Кристофер оглядел комнатушку мотеля. Неоновая вывеска прачечной-автомата превращала оконные занавески в сплошное мерцание.

Но рядом никого чужих не было.

Кристофер посмотрел на часы, стоявшие возле маминой койки. На циферблате моргало 02.17. Он попытался снова уснуть. Но почему-то не смог. И просто лежал с закрытыми глазами, не выключая мозг.

И слушал перестук ливня.

Непонятно, откуда берется столько воды. Уж не пересохнут ли океаны?

«Потоп! Потоп! По лужам шлеп!»

Эти слова не давали Кристоферу покоя; от них кишки завязывались узлом. Пройдет совсем немного времени – и ему придется ехать в школу. Отсиживать классный час. А где классный час – там…

Дженни Херцог и Брэйди Коллинз.

Каждое утро эти двое только и ждали его появления. Дженни дразнилась. Брэйди распускал руки. Кристофер знал: мама не хочет, чтобы он рос драчуном. Она вечно призывала его не уподобляться всяким буйным хулиганам, какие были у нее в роду. И даже не покупала ему игрушечных пистолетов.

– А почему? – спросил за обедом Тормоз Эд.

– Да потому, что моя мама – птицефиска, – ответил Кристофер.

– Может, пацифистка? – предположил Тормоз Эд.

– Ну да. Точно. Пацифистка. А ты откуда знаешь про пацифисток?

– От папаши – он их терпеть не может.

В общем, Кристофер подставил вторую щеку: Дженни Херцог только и ждала случая докопаться до него и до других ребят, которые посещали дополнительные занятия для тупых. Никогда не говори «для тупых», повторяла ему мама. Не смей говорить «для тупых». А разница-то… Он посещал занятия для неуспевающих, а Дженни особенно изгалялась насчет отстающих учеников. Это по ее милости Эдди носил кличку «Тормоз Эд». У Мэтта, который ходил с повязкой на глазу, было прозвище «Попка-Пират» [16]. Его брат-близнец, Майк, лучший спортсмен школы, звался у Дженни, под настроение, либо «Майка – Двойная Мамка» либо «Майка-Лесбиянка», потому что Майк с братом росли без отца, но зато с двумя матерями. Однако больше всех доставалось новенькому – Кристоферу. Перед классным часом Дженни Херцог, показывая пальцем на его брюки, заводила:

– Ой, потоп! Потоп!

Когда Кристоферу стало совсем уж невмоготу, он попросил маму купить ему новые брюки, но по ее лицу понял, что это дорого, и обратил все в шутку. А сам в столовке предупредил буфетчицу, что молоко пить больше не будет, и начал ежедневно откладывать по пятьдесят центов на покупку брюк. Скопил уже три доллара и пятьдесят центов.

Сколько стоят брюки, он пока не выяснил. Подошел с этим вопросом к миз Ласко, но у нее были какие-то красные глаза, а изо рта пахло, как у Джерри, когда тот на ночь глядя притаскивался из бара. Выждав до конца уроков, Кристофер поднялся в библиотеку к доброй старушке миссис Хендерсон.