Дмитрий Костюкевич - Дорога вспять. Сборник фантастических рассказов

– Работать? На вас? Я думал…

Тёма рассмеялся.

– Что ты думал? Что я приглашу тебя поболтать о проблемах или попрошу сводить с парк? Как отца? Ха! У меня есть идея, и я предлагаю тебе место в этой идее.

– Какая идея? – растерянно спросил Дмитрий Эдуардович. Спокойствие и предвкушение чуда слетали с него мёртвой листвой.

– Аналог клановой семьи. Так жили в деревнях и сёлах. Семья из нескольких поколений, живущих вместе. Это станет аттракционом века. Вот, прочти!

Дмитрию Эдуардовичу что-то сунули в руки, толкнули к дивану, к мягкому свету торшера. Он опустил глаза. Знакомый ридер и липнущий к зрачкам текст:

«…часто рассказывали они о строгом, вспыльчивом, справедливом и добром своём старом барине и никогда без слёз о нём не вспоминали. И этот добрый, благодетельный и даже снисходительный человек омрачался иногда такими вспышками гнева, которые искажали в нём образ человеческий и делали его способным на ту пору к жестоким, отвратительным поступкам.

…Но во вчерашнем диком звере сегодня уже проснулся человек. После чаю и шутливых разговоров свёкор сам пришёл к невестке, которая действительно была нездорова, похудела, переменилась в лице и лежала в постели. Старик присел к ней на кровать, обнял её, поцеловал, назвал красавицей-невестонькой, обласкал внука и, наконец, ушёл, сказавши, что ему «без невестоньки будет скучно». Через полчаса невестка, щёгольски, по-городскому разодетая, в том самом платье, про которое свёкор говорил, что оно особенно идёт ей к лицу, держа сына за руку, вошла к дедушке. Дедушка встретил её почти со слезами. «Вот и больная невестка себя не пожалела, встала, оделась и пришла развеселить старика», – сказал он с нежностью. Закусили губы и потупили глаза свекровь и золовки, все не любившие невестку, которая почтительно и весело отвечала на ласки свёкра, бросая гордые и торжествующие взгляды на своих недоброхоток…»

Тёма выхватил электронную книгу, потряс ей, как весомым доказательством.

– Вот кем ты станешь, вот, чью роль будешь играть! Барина, главы семейства, порой жестокого, порой чуткого и слезливого!

– Но я… – «Я не могу так жить… не хочу… только не так, без любви…»

– Контраст! Людям нужен контраст! Это станет новым слоем в семейной индустрии. Я собираю команду, и, знаешь что? Актёров будет раз-два и обчёлся. Барин да внуки несмышлёные. А вся семья – это клиенты! Понимаешь? Дети, мамки, папки, тётушки… Эй, ты куда?

Тёма проследовал за Дмитрием Эдуардовичем на кухню.

С улицы донеслось эхо преждевременного салюта.

– Что ты здесь забыл? – спросил мальчик, обходя стойку для фруктов.

– Выбираю нож, – ответил Дмитрий Эдуардович.

Ножей на кухне было видимо-невидимо: шеф-нож, универсальный, для чистки, для фигурной нарезки овощей, для лососины, для хлеба, для влажных продуктов, в виде топорика, японские ножи для суши…

– Зачем?

– Ты болен…

– Что?

Дмитрий Эдуардович повернулся к Тёме и ударил его в шею. Лезвие вошло в подключичную ямочку. Мальчик дёрнулся, соскочив с окровавленной стали, его глаза сделались безумными, он попытался поднять к шее руку, но колени подогнулись, словно лишённые костей, и он упал на плитку пола.

Дмитрий Эдуардович опустился на колено рядом с мальчиком и приставил лезвие универсального ножа под бьющийся кадык. Над пульсирующей кровью раной. Провёл по коже обухом, перевернул режущей кромкой…

– Ты болен… ты неизлечимо болен…

Тёма открыл рот, между тонких губ надулся и лопнул алый пузырь.

– Х-хш…

– Ты болен тщеславием… ты болен нелюбовью… ты болен взрослостью…

Дмитрий Эдуардович закончил с шеей, вспорол футболку, раскинул её точно гибкий панцирь, примерился и принялся за дело.

Сердце было красным и горячим. Оно билось, билось, билось…

Дмитрий Эдуардович положил его в прозрачный вакуумный контейнер, принёс домой и устроил на подставке-башне для цветов, на самом верху. Потом лёг на кровать, выудил из-под подушки пульт и погасил крохотную телевизионную панель, которую забыл выключить, в спешке собираясь к сыну. Реклама фаст-фэмили – счастливый мальчик, сообщающий маме, что пришёл папа, – провалилась в эфирную ночь.

Под потолком ритмично сокращалось сердце.

Его сына. Его семьи. Его опоры.

Стенки контейнера покрывала тёмная кровяная пыль.

Дмитрий Эдуардович положил руку на грудь. Робко улыбнулся, когда в пальцы проник сбивчивый пульс. Тук-тук-тук…

Пока жива любовь в старом сердце отца, сил хватит на двоих.

На двоих…

А затем пришла ночь, и пустые сны, и радость совместного утра, и чувство лёгкого голода, который он утолил сладким хворостом, малиновым вареньем и кружкой горячего чая.

Первая бутылка коньяка ушла быстро.

«Между первой и второй», «за баб», «давай добьём и перерывчик сделаем» – пустой сосуд отправился под кухонный стол.

– Хороший коньяк, – сказал Дон Командантэ, закуривая.

– А-то! – выдохнул никотиновое облако Чива-Рива. – Французский, на травах.

– И много?

– Для тебя, целый ящик! Отпуск – дело святое! Когда у нас в последний раз отпуска совпадали?

– Никогда. Если только в сессию…

– То-то! Никогда. А учёбу ты сюда не приплетай. Тогда я коньячилу себе позволить не мог, столько, во всяком случае. Так что, Дон Командантэ, гулять – так гулять.

– Хватит меня так называть.

– А «Чива-Рива» типа нормально?

– Так у тебя с детства эта погремуха.

– А у тебя с прошлой недели. – Чива-Рива потушил сигарету, встал и подошёл к холодильнику. – Причём здесь стаж? Да и не коси – нравится ведь, а? Дон Командантэ! Практически Че Гевара!

– Во тебя занесло, – усмехнулся Дон Командантэ, принимая вторую бутылку французского коньяка. – Так ты до Чебурека дойдёшь… А на хрена – в холодильнике?

– А что?

– Страдает, страдает у тебя культура распития коньячных изделий. На уровне познаний анатомии лица у Папы Карло. Надо рукой в бокале греть, медленно отпивать, наслаждаться.

– Видел я, как ты наслаждался – рюмка-лимон-рюмка-сыр… что-то не жаловался тогда.

– Я и сейчас не жалуюсь, – примирительно сказал Дон Командантэ. – Просто просвещаю. У тебя весь в холодильнике?

– Не-а, – Чива-Рива засунул руку в нутро «Аристона». – Только три забросил.

Ещё один флакон тёмной жидкости последовал греться, правда, не в руки, а на подоконник, за которым уже подступала ночь.

Дон Командантэ включил радио и принялся искать эфирную волну, пока Чива-Рива подрезал сыр и салями в опустевшую тарелку. Наткнувшись на какую-то песню, он сделал тише – так, для фона. В голове приятно шумело – мелодия выпитого алкоголя.

– Ну, давай, Командантэ, – опуская «Дона», призвал Чива-Рива, поднимая налитую «с горочкой» пузатую рюмку. – Бомби тост!