Кристина Генри - Потерянный мальчишка [Подлинная история капитана Крюка] [litres]

– Надо было оставить его у крокодильего пруда, – сказал Питер. – Тогда его плач тебя не будил бы.

Я ничего не ответил – не стоило тратить силы. Питер никогда не проигрывал в спорах, и не потому, что не ошибался (как раз ошибался он часто), а потому что никогда не уставал. Он не переставал на тебя наседать, пусть ты и был сто раз прав, пока ты не поднимал руки и не позволял ему победить, просто чтобы он оставил тебя в покое.

Питер больше ничего не сказал, а я все ходил с Чарли на руках, пока по его дыханию не понял, что он опять заснул по-настоящему. Я попытался вернуть мальчишку туда, где он спал, но он захныкал, как только я попробовал его положить. Питер насмешливо захихикал.

– Ты так и не будешь из-за него спать всю ночь, будешь укачивать его, словно мама со своим младенчиком, – сказал Питер.

– Да что ты об этом знаешь? – буркнул я, поглаживая Чарли спинку, чтобы он успокоился. – Тут никогда мам не было, а своей ты не помнишь.

– Видел я их за этим, – заявил Питер. – В Другом Месте. Младенцы вопят, а мамы ходят туда-сюда и шепчут им и качают их, точно так, как сейчас ты. Иногда младенцы замолкают, а иногда – нет, а если нет, то их мамы начинают плакать сами, потому что эти маленькие плаксы не затыкаются. Не понимаю, почему бы им просто не накрыть таких младенцев одеялом, чтобы они замолкли. Можно подумать, они новых не смогут наделать.

Он это не серьезно сказал. По крайней мере, мне кажется, что не серьезно. Для Питера все дети были заменимыми (кроме него самого). Когда здесь, на острове, он терял одного, то отправлялся в Другое Место и находил нового, предпочтительно никому не нужного, потому что тогда мальчишка не так скучал по Другому Месту и был рад оказаться здесь и делать, чего хочет Питер.

А те, кто не так хорошо слушались или не были счастливы, словно певчие пташки на ветках, оказывались на полях Многоглазов без лука, или бывали брошены у пиратского лагеря или еще где-нибудь забыты, потому что Питера не интересовали мальчишки, которым не нравились его приключения.

Спустя какое-то время я сел и привалился к коре дерева, напевая тихую мелодию, которую запомнил когда-то, очень давно, до Питера, до острова. Не знаю, кто научил меня этой песне, но она оставалась у меня в голове все эти долгие годы. Песня привела Питера в раздражение, и он приказал мне заткнуться, но я продолжал петь, пока Чарли не стал дышать тихо, спокойно и ровно, пока его грудная клетка не начала подниматься и опадать в такт моему дыханию.

Я уставился в окно, мимо Питера, на далекую луну. Луна здесь всегда была полная, всегда висела, словно зоркий глаз.

Два застывших глаза. Маленькие руки, покрытые кровью .

Я отогнал этот сон. Мне ни к чему такое помнить. Так всегда говорил Питер.

Я прожил здесь с Питером дольше, чем в Другом Месте – дольше, чем мог подсчитать. Здесь не сменялись времена года, а дни не несли смысла. Я буду здесь всегда. Я никогда не вырасту.

Ножик Питера танцевал в белом свете, пока луна не исчезла за моими закрытыми глазами.

Тогда я был меньше, а Питер был большой, храбрый, чудесный. Он сказал: «Пойдем со мной, у нас будут приключения, и мы всегда будем дружить», – и я вложил руку в его руку, а он улыбнулся – и эта улыбка вошла мне в сердце и там осталась.

Мы пробежали по улицам города, в котором я жил, и Питер был таким быстрым и бесшумным, что мне даже не верилось. Он бежал так, словно ветер был его частью, и его ноги едва касались земли – и, глядя как он бежит в темноте, я думал, что он может подняться и полететь… и забрать меня с собой. Было бы чудесно улететь из города к звездам, потому что город был темный, и грязный, и наполненный взрослыми, которые так и норовят схватить тебя, если ты маленький, и сказать: «Эй, а это еще что такое?» и дать тебе оплеуху просто потому, что могут… и забирают у тебя хлеб и яблоки, а у тебя в животе все узлом завязывается… а потом бросают тебя обратно в грязь и хохочут, хохочут…

Но Питер обещал забрать меня от всего этого: он возьмет меня в такое место, где можно есть, сколько хочешь, и никто не станет тебя бить, и никто не будет говорить, что ты должен делать и когда… или прикажет не мешать и идти спать в отбросы, где тебе самое место. Он сказал, что на его острове можно спать на деревьях и чувствовать вкус соли в ветерке, и что там сокровища и веселье весь день напролет.

Я захотел туда. Мне нетерпелось туда отправиться. Но мне было страшно садиться на корабль, чтобы плыть на этот остров. Я никогда еще не бывал на кораблях, но видел их в порту. Я боялся разонравиться Питеру, если скажу, что мне страшно, так что я ничего не стал говорить – но был уверен, что как только мы выйдем в море, явится чудовище и разобьет корабль на тысячу кусков, и мы все полетим вниз, вниз, на дно – и нас больше никогда не увидят.

Питер тянул меня за собой, и я начал уставать, а он сказал: «Пошли, Джейми: еще немного, и будем на месте», и мне хотелось его порадовать, чтобы он снова мне улыбнулся, так что я бежал и старался быть таким же быстрым и бесшумным, как он.

Я думал, мы пойдем к пристани, но Питер направлялся в другую сторону, так что я дернул его за руку и спросил: «А мы не идем на корабль?»

А Питер засмеялся и сказал: «А зачем нам на корабль, дурачок?» Но он сказал это так, что это меня не обидело и не заставило почувствовать себя глупым: скорее, как будто у него есть секрет, и он смеется, потому что скоро со мной им поделится.

Мы оказались далеко от города, далеко от того места, где я спал, и я не знал, где мы и смогу ли я найти дорогу домой, но потом вспомнил, что больше не хочу домой, потому что дом – это там, где тебя бьют и где ты спишь на грязной соломе, а она вопит, вопит и вопит…

Вопль еще звучал у меня в ушах, когда меня разбудило кукареканье Питера: солнце как раз поднялось из-за гор. Его крик и ее вопль переплелись в один звук – а потом вопль растаял, мои глаза открылись – и я увидел его, пристроившегося на окне.

У него были рыжие волосы, неизменно грязные, потому что он терпеть не мог мыться, а одет он был в рубашку и лосины из оленьей кожи: она стала мягкой и белой от старости.

Ноги у него были босые и грязные, ногти на них были обломаны и сорваны от беготни по камням и деревьям. Питер был силуэтом в окне: ноги расставлены, руки уперты в бока – и он громко кукарекал:

– Кукареку! Ку-ка-реку!

Мои глаза моментально распахнулись: я был привычен к утренним выходкам Питера. Кое-кто из новеньких мальчишек со стоном закрывали голову руками.

Чарли заморгал на меня сонными голубыми глазами:

– Сейчас вставать, Джейми?

– Угу, – мягко сказал я.

Я поставил маленького мальчишку на ноги и, встав, потянулся. Сегодня я чувствовал себя чуть более высоким, чем вчера: не намного, а капельку. Кончики моих пальцев вроде бы оказались ближе к верху дупла, чем до этого. Мне было некогда об этом беспокоиться: следующие слова Питера выбили все у меня из головы.