Дарья Бобылёва - Ночной взгляд [litres]

Увлеченный сентиментальными думами о Шекмане, Сергей забыл постучаться и бесцеремонно распахнул дверь. Неуправляемые завывания, взвизги и всхлипывания вырвались из недр дачки.

На полу толстым слоем лежала пыль, смешанная с тополиным пухом. Крышка компактного советского пианино, стоявшего на веранде, была проломлена. Холодильник исчез, оставив после себя светлое прямоугольное пятно на обоях.

Сергей рывком распахнул вторую дверь, ведущую с веранды во внутреннюю часть дачи. Скрипичные звуки, совершенно спутавшись напоследок, умолкли. Но Сергей успел понять, что производило их, и действительно испугаться.

В крохотном туалетном окошечке, с неизвестной целью расположенном в подобных дачах высоко над унитазом, отсутствовало стекло. Частично разбито было окно и в комнате, находившейся ровно напротив туалета. Двери и в комнате, и в туалете безобразно перекосились то ли от сухости, то ли от сырости, то ли от их чередования, и закрыть собой дверной проем были уже не в состоянии. Болтаясь от возникающего сквозняка туда-сюда, они и издавали заржавевшими петлями затейливые и громкие поскрипывания, стоны и взвизгивания.

Примерно так взвизгивала на похоронах Шекмана его большеносая еврейская жена. Сергей был на этих похоронах и на поминальном обеде ел очень вкусные тарталетки с семгой. Только отчего-то воспоминание об этом всплыло в его мозгу только сейчас.

– Ну что там?! – крикнули с улицы Бобриковы.

Сергей молча выскочил на крыльцо и, случайно толкнув Владимира Петровича, спрыгнул на землю.

– И там ничего? – догадалась мадам Бобрикова. – Да что же это такое-то!

Не обращая на нее внимания, Сергей ринулся к стоявшему напротив домику угрюмого публициста и страстного рыбака Веселкина.

Удочки на крыльце манили Сергея, но он остановился в нескольких шагах от дачи. Вызвав в памяти образ Веселкина, его темные веки и шаровидное брюшко, он потянул нить воспоминаний дальше, еще дальше. В какой-то миг нить застряла, натянулась так, будто сейчас оборвется, но Сергей, напрягшись до ноющей боли в висках, все-таки выудил, как сам Веселкин любимого своего судака, воспоминание о том, что публицист, побежденный старческим слабоумием, был сдан практичной блондинкой-дочерью в платный дом престарелых, где сейчас, по-видимому, и доживает свои дни. И Сергей знал об этом уже несколько лет, пока вдруг не забыл – сейчас.

– Слушайте! – летя к Сергею и воодушевленно жестикулируя, вопила Регина Витольдовна. – Ведь здесь никого нет, правда? Здесь вообще! Никого! Нет!

И Сергей, беспомощно замахав руками, вдруг сорвался с места и побежал прочь от мадам Бобриковой, скривившись от боли в висках и тоскливого страха.

Он бежал, задыхаясь, по затянутой крепкой летней травой асфальтовой дорожке, и на него с бездумным недружелюбием смотрели из-за деревьев перекошенные окна давно не обитаемых домов. Конечно, здесь никого не было, здесь уже не первый год не было ни единого отдыхающего. Реликтовый дом отдыха тихо разрушался без человеческого присмотра. В дачах вместо писателей и литературных дам поселились мыши и ящерицы, растения жадно опутывали отвоеванную у человека территорию. В речке плескались не чьи-то жены, а плотва и щуки, и даже монументальные трусы, которые Сергей вчера вечером заметил на иве, оказались просто зацепившейся за ветки грязной тряпкой…

Добравшись до своей дачи, Сергей захлопнул за собой дверь и упал на скрипучий стул. В груди не привыкшего к физическим нагрузкам начинающего писателя свистело и хрипело, в правом боку кололо, а глаза слезились. Сквозь мутную пелену Сергей разглядел в углу веранды компактную батарею консервных банок – с тушенкой и зеленым горошком. К банкам был прислонен пакет, в котором угадывались очертания пластиковых упаковок с быстрорастворимой гадостью. Сверху на пакет кто-то небрежно бросил небольшую красную коробочку. Сергей попытался разглядеть, что на ней написано, и вдруг, так и не разобрав ни единой буквы, вспомнил – это же таблетки «сухого горючего». И не кто-то, а он сам бросил их туда.

Ведь он знал о том, что столовая тут давно уже не работает. И что нет электричества. Как знал и о смерти Алычова и Шекмана, и о растительном существовании в богадельне угрюмого Веселкина. Более того – он не покупал сюда путевку. Образ милой старушки, которая сидела в кабинете с высоким потолком, оформляла отдыхающим бумаги и еще помнила Евсея Громова, помутнел и рассыпался светлой пылью. Воспоминание об усатом вахтере, у которого вчера вечером уставший после дороги Сергей взял ключ с нелепым, похожим на кеглю брелоком, мигнуло и растаяло прежде, чем начинающий писатель успел разглядеть намалеванный на кегле номер дачи.

Сергей поднялся, держась за гудящую от боли голову. Он пытался понять, что происходит, откуда взялась вся эта дикая фантазия, которую он по неизвестной причине доверчиво принял за реальность. Что заставило его ради того, чтобы восстановить истощенные силы и пошатнувшийся рассудок, приехать в давно не работающий и опустевший дом отдыха… И забыть об этом, практически видеть и осязать призраки Шекмана, литературных дам, Алычова. Откуда-то еще постоянно возникал висельник, у которого отчетливо видны были только ноги, но Сергей отогнал образ незнакомого покойника. Он был таким же бредом, как чокнутые Бобриковы, которые, взявшись за руки, разъезжают на роликах среди опустевших дач…

Начинающий писатель замер, вытаращив глаза и крепко прикусив костяшку указательного пальца. Бобриковы были бредом. Он видел, слышал, обонял и осязал галлюцинацию. Вызванную неизвестной силой, загадочным внешним воздействием, изощренным гипнозом, газом, распыленным хладнокровными экспериментаторами в защитных костюмах…

И в это мгновение Сергей ощутил в собственной черепной коробке некое присутствие. Присутствие коварного, ожесточенного студенистого существа, источающего холодную ярость. Это был не инопланетный паразит-захватчик, в которого Сергей сейчас поверил бы с готовностью и с удовольствием. Это был его собственный мозг.

Мозг, измученный свирепыми попытками Сергея сотворить гениальное, поврежденный веществами, озлобленный и истощенный, так долго готовивший свою месть. И создавший наконец зловещее и причудливое произведение без сопливого гуманизма, без лежащего на поверхности смысла, поражающее жизнеподобием настолько, что ему удалось обмануть самого автора. То, о чем столько времени бесплодно мечтал начинающий писатель, не предполагавший, конечно, что его затянет в долгожданное творение, как в работающий станок…

Медленно, вытянув перед собой руки, ощупывая воздух и не доверяя даже тактильным ощущениям, Сергей подошел к затененному многолетней грязью окну. Темнело. За кустами отцветшей сирени виднелись очертания беседки. Сергей прижался лбом к стеклу. В беседке вчера тоже никого не было, там не разливали по стаканам чай и водку, не рассказывали анекдоты, не щипали под столом тяжеловесных писательских жен и невзыскательных любовниц. Мирное видение сияющей в сумерках беседки оказалось всего лишь небольшим штрихом, который мстительный мастер решил добавить в свое произведение. Именно благодаря таким мелким, незначительным на первый взгляд деталям Сергей и поверил безоговорочно в реальность общей картины. Все-таки он не был обыкновенным. Его взбесившийся мозг оказался настоящим художником…