Дарья Бобылёва - Ночной взгляд [litres]

Стали появляться деревянные фигуры, вырезанные местными умельцами: лиса кровожадно вонзала зубы в тело колобка, застыла в засаде группа длинномордых зайчиков, вздыбивший шерсть цербер с криво оскаленной пастью охранял детскую площадку.

Дети после школы не носились теперь с воплями по двору, а тихо прохаживались туда-сюда, следили за пришлыми. Если бросит кто на чистейший асфальт бумажку или окурок – дети подхватывали на лету и тащили в урну, а на чужака смотрели так, что он ускорял шаги.

Дворники-гастарбайтеры в оранжевых жилетах куда-то подевались, остался всего один – уже неотличимый от жильцов по серьезному выражению лица и беззвучности, и службу свою он нес с тем же тщанием и трепетом.

В подъездах расставили горшки с цветами, детские игрушки. Сосед Олега по тамбуру, неудавшийся художник Марк, забыл о том, что он неудавшийся, и теперь самозабвенно расписывал стены. И все-то у него было лето, солнце, и люди щекастые, счастливые, сочащиеся силой и здоровьем, розовые холмики радостного мяса…

Дочь Кузьмича Нонна в последнюю неделю не выходила из дома – болела. Днем дремала у себя в комнате, а по ночам лежала без сна и сердилась на отца. Тот словно перестал ее замечать, все у него дела какие-то во дворе, а выглянешь в окно – ходит и зыркает по сторонам, точно дружинник, прости господи. И дома ходит и ходит, точно места себе не найдет, а намекнешь ему, что странно он себя ведет, может, к врачу пора, – молчит и опять зыркает. Нонна, глядя в потолок, подсчитывала, сколько слов она слышала от отца за прошедшие дни: «да», «нет», «уйди», «молчи», «у себя поем»… вот вроде и все.

Нонна всегда очень остро чувствовала сквозь стены соседей – все стуки, крики, кашель, бульканье телевизоров, все это присутствие чужого на своей, обжитой территории. И затыкала перед сном уши, чтобы не проснуться посреди ночи от посторонних звуков и не впасть в отчаяние от невозможности уединения.

На следующую ночь после того, как в доме закончился ремонт, она решила хорошенько выспаться и приняла снотворное, а беруши так и остались лежать на столе, в лиловой коробочке.

Нонна проснулась в кромешной темноте от ровного, монотонного гудения. Точно рой пчел залетел в комнату. Тихонько дребезжала люстра, вибрировали стекла серванта, за которыми улыбались многочисленные мертвые мамочки, бабулечки, братики… Нонна включила лампу, но наваждение не сгинуло. Гудение шло от пола, от стен, от потолка – с чужой жилой территории. И сейчас Нонна чувствовала соседей – непонятных, беспричинно враждебных, – так остро, что ей казалось, они просвечивают сквозь тончайшую бетонную скорлупу ее комнатки.

Дверь приоткрылась. На пороге возник Кузьмич в своей вечной полосатой пижаме.

– Что за шум-то? – по возможности бодро обратилась к нему Нонна.

Кузьмич глубоко вздохнул, раскрыл рот и раскатисто загудел. И дочь вдруг поняла, что стоит перед ней совсем не тот Кузьмич, которого знала она на протяжении пятидесяти лет. А может быть, вовсе и не Кузьмич.

Нонна ахнула, вскочила с кровати, метнулась вглубь комнаты и запоздало поняла, что там – только окно. Тогда, жмурясь от ужаса, она ринулась вперед, проскользнула под рукой Кузьмича, оттолкнула его медлительные пальцы, явно собиравшиеся вцепиться ей в волосы, прошлепала по коридору и заперлась в туалете.

А в квартирах полыхали серым огнем экраны телевизоров, и перед ними, выпрямив спины, с важным и торжественным видом сидели семейства. Только немногие, случайно ускользнувшие или оказавшиеся слишком крепкими, еще спали, беспокойно ворочаясь от вползающих в уши ночных звуков. А старики, натруженные главы семейств, пропахшие едой матери и дети сидели, благоговейно впитывая белый шум. Круги ртов чернели в полутьме, и дом вибрировал от громкого, дружного гудения.

Только к рассвету Нонна решилась выглянуть из своего укрытия. В розоватых солнечных лучах плавала пыль, паркет блестел остатками лака. Все двери были нараспашку, кроме двери отцовской комнаты, а сам Кузьмич, кажется, отсутствовал. Нонна прокралась к себе, холодными руками подхватила бурую стародевью сумку, быстро проверила содержимое, шепча, чтобы не пропустить: «паспорт, кошелек, ключи, лекарства». Потом так же беззвучно шмыгнула в прихожую, накинула пальто поверх ночной рубашки, втиснулась в сапоги – и выскользнула из квартиры.

На лестнице было спокойно и прохладно. Только непонятные звуки, похожие на плач, нарушали торжественную утреннюю тишину. Что-то шевельнулось у соседской двери – круглое, мохнатое, – и Нонна шарахнулась в сторону.

Но это была всего лишь белая болонка, любимая «деточка» и «масенька» театральной старушки. Она потянула носом воздух и посеменила за Нонной.

– Вот и хорошо… – зашептала дочь Кузьмича, нажимая на кнопку вызова. – Вот вместе и уедем от них, да, Пальмочка?..

Лифт нежно звякнул. Болонка попятилась, визгливо зарычала и вдруг покатилась вниз по лестнице скулящим клубком. Лифт терпеливо ждал – чистый, светлый, с симпатичными картинками на стенах, готовый отвезти Нонну в другую, нормальную жизнь. Дочь Кузьмича глубоко вздохнула и шагнула в его сияющее нутро.

Олег изо всех сил старался не обращать внимание на странные и пугающие дворовые изменения. Последней каплей стали острия гвоздей, которыми ощетинились вдруг деревья у дома – чтобы птицы не садились и не гадили.

Возвращаясь в очередной раз с учебы, Олег пронесся мимо дома почти бегом, но все равно успел заметить, как у четвертого подъезда супруги преклонного возраста слаженно отламывают зеркала у припаркованной на тротуаре машины. А над дверью третьего распято новое украшение – слегка выцветший пупс в розовом платьице. Из пухлых ладошек торчали канцелярские кнопки.

Поднявшись на свой этаж, Олег увидел, что решетчатая дверь тамбура, всегда открытая, заперта. А с другой ее стороны стоит сосед Марк, художник. Марк смотрел на Олега исподлобья, вцепившись маленькими крепкими руками в железные прутья.

– Здорово, – неуверенно кивнул Олег.

Марк молчал и облизывался. Глаза у него возбужденно блестели, как у толстомордых энтузиастов, которыми он размалевал весь подъезд.

Ожил у себя в шахте лифт. Считая этажи гулкими глотательными звуками, доехал до седьмого и… отправился дальше. Олег выдохнул, а Марк вдруг открыл обрамленный курчавой растительностью рот и загудел.

Олег попятился, не зная, что делать: ругаться, кричать, смеяться, бежать, паниковать, оттолкнуть Марка и пройти в квартиру? Вариантов было так много, и ни один не подсвечивался спасительным зеленым, как на мониторе…

Но тут сверху робко и вопросительно позвали:

– Люди? Помогите!.. Ау?

Студент наконец сумел оторвать взгляд от мокрого распахнутого рта соседа и помчался по лестнице – надо было, конечно, вниз, но Олег был хорошим мальчиком. Поэтому он бежал туда, где кричали.