Амброз Бирс - Летать или бояться

– Говорит Миннеаполисский центр. Сообщение первоочередной важности для всех воздушных судов, работающих на этой частоте: мы получили распоряжение от стратегического командования США расчистить это воздушное пространство для операции, проводящейся из Элсуэрта. Мы начинаем перенаправлять все рейсы в ближайшие подходящие аэропорты. Повторяю, мы сажаем все пассажирские и прогулочные самолеты, находящиеся в зоне Миннеаполисского центра управления воздушным движением. Пожалуйста, оставайтесь на связи и будьте готовы незамедлительно реагировать на наши распоряжения.

– Элсуэрт? – удивляется Форстенбош. – Что у них там, в аэропорту Элсуэрта?

– Место дислокации двадцать восьмого стратегического бомбардировочного крыла командования ВВС, – отвечает Бронсон, отчаянно запустив пальцы в волосы.

Самолет резко накреняется, и Вероника д’Арси прямо под собой видит в иллюминатор мятое пуховое одеяло облаков. В окна противоположного борта салона врываются слепящие солнечные столбы. Сидящий рядом привлекательный нетрезвый мужчина – его свободно падающие на лоб черные пряди напоминают ей о Кэри Гранте, о Кларке Кенте – инстинктивно сжимает ладонями подлокотники. Интересно, думает она, он страдает аэрофобией или просто пьянчуга? Свой первый скотч он выпил, как только они достигли крейсерской высоты, три часа назад, то есть в самом начале одиннадцатого.

Экраны темнеют, и на них снова появляется предупреждение: «Прослушайте сообщение». Вероника закрывает глаза, сосредоточиваясь, как делает это обычно во время читки новой пьесы, когда другой актер впервые произносит свои реплики.

Капитан Уотерс (голос из динамика):

– Привет, друзья, это снова капитан Уотерс. К сожалению, должен сообщить, что Управление воздушным движением неожиданно перенаправило нас в Фарго, в международный аэропорт Гектор. Нас попросили очистить это воздушное пространство незамедлительно для… (нервное постукивание) …для военных маневров. Очевидно, что ситуация на Гуаме создала сегодня, гм-м, осложнения в небе для всех. Мы рассчитываем приземлиться в Фарго через сорок минут. Буду делать дополнительные сообщения по мере поступления новой информации. (Постукивание.) Приношу свои извинения, друзья. Не на такой день все мы рассчитывали.

Если бы это было кино, голос капитана не звучал бы как голос подростка, переживающего худший период отрочества. На эту роль взяли бы кого-нибудь угрюмого и уверенного в себе. Например, Хью Джекмана. Или какого-нибудь британца – если бы захотели придать персонажу умудренности и оксфордской образованности. Возможно, Дерека Джекоби.

Вероника время от времени играла с Дереком на протяжении почти сорока лет. Он поддерживал ее за кулисами в тот вечер, когда умерла ее мать, ласково говорил с ней, бормотал что-то ободряющее. А сорок минут спустя они оба, одетые римлянами, стояли перед залом, вмещавшим четыреста восемьдесят зрителей. И как же хорош был Дерек в тот вечер! Она тоже играла превосходно, и именно тогда поняла, что может преодолеть на сцене все . Сможет и здесь. Внутренне она уже начала успокаиваться, освобождаться от всех забот, от всех тревог. Она давно научилась чувствовать только то, что разрешала себе чувствовать.

– Я думала, что вы начали пить слишком рано, – говорит она своему соседу, – а оказалось, что это я начинаю слишком поздно. – Она поднимает маленький пластмассовый стаканчик с вином, который ей принесли к обеду, и прежде чем осушить его, произносит: «Чин-чин».

Он улыбается ей очаровательной непринужденной улыбкой.

– Я никогда не был в Фарго, хотя смотрел тот сериал по телевидению. – Он прищуривается. – А вы бывали в Фарго? Сдается мне, что бывали. Вы ведь играли судмедэксперта, а потом Юэн Макгрегор вас задушил.

– Нет, дорогой. Вы говорите о «Заказном убийстве», и это был Джеймс Макэвой.

– Точно. Я же помню, что видел однажды, как вы умираете. Часто вам приходилось умирать?

– О, все время. Я как-то снималась с Ричардом Харрисом, так у него целый день ушел на то, чтобы укокошить меня подсвечником. Пять переустановок декораций, сорок дублей. К концу дня у бедняги не осталось никаких сил.

У ее соседа округляются глаза, и она понимает, что он видел картину и помнит ее в ней. Ей тогда было двадцать два года, и пришлось сниматься обнаженной чуть ли не в каждой сцене – без преувеличения. Дочь Вероники однажды спросила: «Мама, а когда ты вообще поняла, что существует одежда?» И Вероника ей ответила: «Сразу после твоего рождения, милая».

Дочь Вероники достаточно красива, чтобы тоже сниматься в кино, но вместо этого она делает шляпы. Когда Вероника думает о ней, ее грудь сжимается от восторга. Она не заслужила такой здравомыслящей, благополучной, рассудительной дочери. Размышляя о себе – вспоминая о собственном эгоизме и нарциссизме, безразличии к материнству, одержимости карьерой, – Вероника не могла поверить, что жизнь подарила ей такую хорошую дочь.

– Меня зовут Грег, – представляется сосед. – Грег Холдер.

– Вероника д’Арси.

– Что привело вас в Лос-Анджелес? Роль? Или вы там живете?

– Ездила туда на апокалипсис. Я играю мудрую старую обитательницу пустыни. Предполагаю, что это будет пустыня. Единственное, что я пока видела, – это зеленая ширма. Надеюсь, что настоящий апокалипсис будет отсрочен достаточно надолго, чтобы фильм успел выйти. Как вы думаете, успеет?

Грег смотрит в иллюминатор на облачный пейзаж.

– Конечно. Это же Северная Корея, а не Китай. Чем они могут по нам ударить? Нас апокалипсис не ждет. А их – возможно.

– Сколько людей живет в Северной Корее? – Вопрос исходит от девочки в комично огромных очках, сидящей через проход от них. Она внимательно слушала их разговор и теперь очень по-взрослому склонилась к ним.

Ее мать натянуто улыбается Грегу с Вероникой и похлопывает дочку по руке.

– Не беспокой других пассажиров, дорогая.

– Она меня ничуть не беспокоит, – говорит Грег. – Я не знаю, детка. Но очень многие живут там на фермах, рассеянных по всей стране. Думаю, там есть только один большой город. Поэтому, что бы ни случилось, уверен, большинство населения не пострадает.

Девочка откидывается на спинку кресла и обдумывает услышанное, потом поворачивается к матери и что-то ей шепчет. Мать сидит, зажмурившись, качает головой и продолжает похлопывать дочку по руке. Вероника уверена, что женщина этого даже не замечает.

– У меня дочка примерно такого же возраста, – говорит Грег.

– А у меня – примерно вашего, – улыбается Вероника. – Она – мой самый любимый человек на свете.

– Да, и мой. Я имею в виду свою дочь, конечно, не вашу. Но не сомневаюсь, что ваша такая же чудесная.