Лев Протасов - Красные озера [Publisher: SelfPub]

– Бывает, что время от нервов вроде как по-другому кажется, – заметил Андрей, но Лука его даже не слышал и продолжал:

– И верно врач-то говорит: петлю надо закрепить, на дерево залезть, решить, за какой сучок зацепиться. Получается, я когда прибежал – он на том месте как минимум четверть часа провел, коли вместе с подготовкой, – улыбка, доселе сдерживаемая спазмом мимических мышц, вырвалась, расплылась во все лицо морщинисто кляксой, а сам Лука, этой улыбкой вдруг странно изуродованный, огляделся мутно и спросил, ни к кому конкретно не обращаясь: – Вот я и думаю: за кем же я шел?

Весть о том, что сын местного обувщика вновь пытался повеситься и попал в больницу, на следующий же день разнеслась по деревне. Говорили много, но больше не о самом происшествии, а о том, как это перенесет Лука. Почти все сочувствовали ему – мол, у человека и так бед не оберешься, лицо от болезни кривое, жена уж несколько лет как померла, да вот еще к покойной Лизавете он был привязан, не хватало сына потерять. И всякий подобный разговор заканчивался совершенно одинаковым возгласом:

– За что же это на нашего Луку навалилось!

Недоброжелатели, впрочем, тоже нашлись и уверенно отвечали: если навалилось, значит, есть за что, Бог-то все видит.

Один пьяный мужичонка все утро шатался по селению, приставал к той или иной группе обсуждающих, или за прохожими увязывался как бы невзначай, да всем разъяснял развязно-нетрезвым голосом, что нечего обувщика жалеть, а все горести посланы ему свыше как наказание за излишнюю заумь – видано ли, в Город за книжками мотаться, от ума да от книжек всегда горести случаются. Незадачливого рассказчика отовсюду гнали, прохожие отмахивались, ускоряли шаг, а дед Матвей даже намекнул, что о хорошем мастере дурные слухи распускать не следует, можно в сезон без обуви остаться. Только разве это для пьяного аргумент! Если кровь алкоголем разгорячена, то и в дырявых сапогах тепло.

В итоге мужичонка прибился к стайке местных зубоскалов, человек этак из четырех (зубоскалы-то всюду найдутся!), и вместе они принялись сочинять шуточки, о том, например, что уж больно Лука-счастье для своего прозвища несчастен, либо что улыбается так вовсе не из-за травмы, а просто рад-радёхонек всю семью на тот свет спровадить. Остальные жители шуточки не подхватили и вообще обходили неугомонное сборище стороной, так что подвыпившая пятерка веселилась и злословила сама по себе, как гнилой отросток, отсеченный от целого организма.

А вот Илью в поселке не жаловали – никому он был особо не мил, ни с кем в последнее время не общался, живой раны на своем месте не оставил, – потому о нем если и упоминали, то вскользь да почти всегда недобро: слабохарактерным называли, размазней, дурачком. Старухи начинали иной раз причитать, как же, мол, тяжкий грех совершил, да разве можно после такого в глаза людям смотреть и прочее, но даже их причитания быстро затихали – нет, неинтересен был жителям этот странный и замкнутый юноша.

Пожалуй, одна только Ирина его жалела, которая в соседнем с дедом Матвеем доме жила вместе с матерью и еще двумя сестрами. Она, как о трагедии узнала, сама не своя ходила, а вечером, засветло, отправилась к Луке – разузнать, что врачи сказали да скоро ли Илья вернется.

Туман висел в воздухе второй день подряд, и все кругом сделалось расплывчатым, как бы размытым влагой, но женщина нашла дорогу сразу – в родном поселке не заплутаешь.

Лука довольно долго не отзывался на стук, потом все-таки открыл, ничего не спросив, и тут же исчез где-то в глубине комнат, так что гостье пришлось безмолвно за ним проследовать. Пробираясь по коридору, она заметила жуткий беспорядок по сторонам («А женской руки здесь не хватает» – пронеслось у нее в голове), сваленную в кучу старую обувь в дальнем углу, уловила запах затхлости и вдруг ощутила странную, неестественную для жилого помещения пустоту, сродни той, которая царит обычно в заброшенных местах вне зависимости от того, насколько там захламлено и какое количество людей побывало. На миг ей почудилось, будто она вторглась в потаенное убежище отшельника. Сам хозяин сидел в полумраке и был совершенно отстраненный, холодный, а тусклый взгляд его переходил с одного предмета на другой медленно и вязко, подобно болотной жиже, а то вдруг вовсе замирал, покрываясь пленочкой стеклянного блеска. И все-то обувщик глядел косо, избегая пытливого взора женщины, словно пытался что-то в глазах у себя спрятать.

– Я пришла… – начала Ирина, но тут же осеклась, потому что ее вроде как и не слышали. Выждав около минуты, она заговорила громче, с сильным нажимом на каждое слово: – Я пришла про Илью узнать. Как он? Что врачи сказали?

– Гортань сломана, – прозвучало глухо и невозможно тихо, будто Лука отвечал из соседней комнаты, через стенку. – В шее еще кровоток нарушен. А значит, и в мозгу тоже.

– И… что же с ним будет теперь?

– Не знаю, – сказал Лука, затем попытался совладать с собственным горлом и придать голосу большей громкости, но вышло не очень удачно: начало фразы получилось каким-то скрипучим, словно пробилось наружу через жернова проржавевшего механизма, а последние слова все равно сорвались до еле слышного хрипа: – Толком ничего не объяснили, но кабы разум у него не повредился, – набрал воздуху в грудь для того, чтобы продолжить, на выдохе опять раздался скрип: – Вообще-то поживем – увидим.

Ирине стало жалко этого человека, который даже не может справиться со своим явно простуженным голосом, и она спросила:

– А вам… а тебе помочь, может, чем?

– Да чем? Спасибо, но… ничего тут не поделаешь. Жив Илюша – и то хорошо.

– Нет, просто ты где-то простуду подхватил. Я бы могла лекарства принести, у нас дома и травки припасены разные, отвар попить тоже не помешает.

– Ах, это, – Лука помолчал немного, как бы утопая внутри себя, и добавил: – Нет-нет, спасибо. Сам как-нибудь…

Женщина потопталась на месте, не решаясь задать один наболевший, но неуместный вопрос, повернулась было к выходу, однако не удержалась и, уже стоя вполоборота, выпалила:

– Это он из-за Лизки, да?

– Других причин вроде нет.

– С собой в могилу его утащить захотела, значит. У, стерва, – от злости Ирину передернуло.

– Ну зачем ты? Илья ведь… сам. Кого винить?

– Да ее и винить! – Ирина окончательно озлобилась и перешла на крик. – Не уехала бы, так ничего бы не случилось! И что вы все к ней добренькие такие, не пойму!

Тут она разревелась – больше не от несчастья, а из-за осознания бесполезности гнева по отношению к умершей, которую с недавних пор ничей гнев не мог ни взволновать, ни обидеть, – и, не дожидаясь ответа Луки, убежала.