Лев Протасов - Красные озера [Publisher: SelfPub]

А на улице поднялся неистовый ветер. Ветер бил по окнам, ломал голые ветки и заметал селение черным песком с рухнувшего отвала.

Дома стояли на черном, как зола, песке, и сами эти дома были черны и изувечены, так что казалось, будто вся земля от излучины реки до линии горизонта выжжена и непригодна для жизни.

Но на земле жили.

Жили целыми семьями, в которых одно поколение сменялось другим, и все это тянулось уныло и однообразно, постепенно иссякая: дети рождались реже, старики умирали, а что гаже всего – от болезней или по глупости умирали молодые.

Здесь жила убитая горем Тамара. Немой тенью передвигалась по дому, бледная, высушенная и затаившая обиду на судьбу. Днем потакала во всем мужу, больше от безразличия, чем по любви, а вечерами тихонько оплакивала дочь.

Жил Радлов, отяжелевший от затянувшейся бессонницы, вынужденный против воли вникать в дела предприятия, которое давным-давно у него же и отобрали. Получал безымянные письма с указаниями да исправно им следовал, не зная, кто теперь владеет заводом и владеет ли кто-то, или завод подобен огромному живому организму с камнем вместо плоти и управляет собою сам.

Жила Инна Колотова, изо дня в день убеждая себя, что всегда и во всем была права, никому не навредила и никому не осталась должной. Ждала, что к ней вернется внучка, а иногда ждала смерти – но это так, шутки ради.

Жил дед Матвей, который радовался каждому новому утру, несмотря на голод и бедствия, и пытался закончить свой путь, что называется, в трезвом уме да здравой памяти.

Жил Лука с перекошенной улыбкой поперек лица, да не мог с той улыбкой совладать. Он когда-то потерял жену, затем потерял сына и почти сразу – рассудок. И внутренности его выли от боли, а улыбка все равно не сходила.

И еще многие люди жили, запечатанные в своих домах и крепко схваченные теми щупальцами, которые незримое чудище страха запустило во все окна, двери и души.

Жили старики, которые хотели, но не могли противостоять новому укладу. А новый уклад наступал, выдыхая дым, осыпая все вокруг черным песком и пожирая землю…

Тринадцатого февраля Радлов и Матвей повезли тело Ильи в Город, на освидетельствование и вскрытие. Лука участия не принимал – он был настолько подавлен, что ни говорить, ни двигаться не мог; засел в мрачной своей мастерской да глядел в оконце, не отрываясь и не моргая даже.

Вскрытие подтвердило, что Илья умер во время болезни – вероятно, пока отец бегал до Вешненского, температура у юноши взлетела до критических значений, и белок в крови свернулся.

Хоронили на следующий день. Место выбрали рядом с могилой Лизаветы – то ли кто-то решил, что это символично, то ли участок оказался самый широкий; видано ли, от могилы до могилы три метра, и холмик можно красиво сровнять, и заборчик кругом поставить.

Собралось всего только семь человек: Петр, который и занимался всей церемонией, Тамара, дед Матвей, мама и сестра Ирины и двое рабочих – им, как в случае с Лизой, поручили закопать гроб.

Яму вырыли с вечера, и теперь на дне ее плескалась грязная водица с кусочками льда. Шел снег, падал на черную россыпь и тут же таял, и хиленькими ручейками стекал в рытвину, оттого и затопило.

Вычерпывать, впрочем, никто ничего не стал – рабочим хотелось поскорее закончить, а остальные пребывали в таком замешательстве, что влаги не приметили. Собравшиеся успели узнать, что Лука в смерть сына не поверил и несколько дней ухаживал за ним, как за живым, а потому чувствовали себя неуютно.

Мать Ирины, увидев накрытое до подбородка тело в гробу с лицом, густо намазанным белилами, запричитала:

– Ой, горе какое. Молодые же мрут. Вот доченька моя отошла недавно… и опять молодой парень умер. Ой, горе…

– Да, жалко парня. Пожил бы еще, – вторил ей Матвей.

– А папа где его? – шепотом осведомилась Маша, сестра Иры.

– Лука-то? – Матвей нахмурился. – Дома он. Плохо ему очень.

– А правда, что он…

– Правда, – отрезал старик немного грубовато, не желая во время погребения обсуждать распространившиеся слухи.

Радлов сказал несколько слов, попытался добавить что-то о Боге и Царствии Небесном, но быстро запутался, оборвал свою неуклюжую речь и жестом дал отмашку рабочим.

Гроб накрыли. Опускали его в каком-то робком безмолвии. На всех последних похоронах в деревне присутствовали одни и те же могильщики, так что им явно было не по себе. С другой стороны, деньги не пахнут, и они послушно соглашались закапывать и молодую девушку, умершую год назад, и одинокого старика, и женщину, которая первой умерла от гриппа, но с каждым разом становились все более сосредоточенными и хмурыми – близкая смерть заставляет людей думать и о своей смерти тоже.

В могилу воткнули простой деревянный крест, к нему прибили табличку с датой.

– Скоро памятник поставим, хороший, из габбро, – зачем-то объяснил Петр и бросил мимолетный взгляд на могилу падчерицы.

Памятник там уже стоял, из белоснежного мрамора. Сейчас он был сильно запорошен пылью с отвала, но фотография оставалась чистой. Лизавета на ней выглядела печальной, словно оплакивала бывшего возлюбленного вместе с живыми.

Затем все, кроме матери Ирины, выпили за упокой и разошлись по домам.

Через четыре дня Матвей и Радлов были в общем амбаре – подсчитывали запасы с учетом последней поездки на рынок, ворочали мешки, расставляя их так, чтобы ничего не подавилось, перебирали картошку и выбрасывали откровенную гниль.

– Нет, надолго не хватит, – констатировал Петр. – До первого урожая еще всю весну тянуть. А тут еды недели на три. Или и того меньше.

– Придется, значит, попозже еще съездить, – ответил старик, собирая с земли испорченные клубни.

– Ты, дед Матвей, умный такой, – Радлов скорчил недовольную мину. – Деньги-то не вечные! Мне нужно поголовье восстановить. С завода-то оклада не хватит!

– Ну уж… придумаем что-нибудь, куда деваться, – Матвей завязал мешок, который только что перебрал, уселся на него сверху, налил из термоса горячего чаю, отхлебнул немного и спросил: – А чем ты там занимаешься вообще, на заводе?

Петр сделал вид, что не услышал.

– Ага, – озадаченно произнес старик. – Не хочешь, выходит, говорить. Ну, дело твое, конечно, – отхлебнул еще чаю, покряхтел немного, наслаждаясь теплом внутри задубевшего туловища, и добавил: – Только я вот еще узнать хотел… Мелехин, в честь которого завод назвали, это вообще кто?

– Мелехин это главный акционер из тех, кого я привлекал. Покойничек.

– Получается, вроде как дань уважения основателю.

– Получается, так, – согласился Петр. – Только доля предприятия до сих пор за ним числится. Небывалая же история! Это все должно было родне его перейти. На худой конец – государству. А тут… висит на мертвеце собственность, и дела никому нет. Вообще-то, если подумать, четыре владельца… и все мертвые. Ну и к самому заводу часть приписана, так можно.