Юрген Ангер - Краденое солнце

– Неужели вы изволите сомневаться, – с притворной обидой спросила Бача, – в том, что я – кавалер?

Никто ни разу еще ее не разгадывал – так, сходу. И Бача даже не успела еще толком поверить в свой провал, и, как оказалось, правильно.

– Да кто спорит, – брезгливо отозвалась Вероника, – только ведь слухами земля полнится. Одна птичка напела, что молодой Нордхофен, которому все здесь так тепло дуют в афедрон, на самом деле buseranti.

Бача аж рот раскрыла – от внезапной вульгарности этой румяной обтянутой коровы. Впрочем, ведь это племянница Фрици – как говорится, яблоко от яблони… Внезапная догадка осенила ее:

– Певчая птичка – не Янош ли Сташевский ее зовут?

– Вам какое дело?

– Может, желаю вызвать его. Вас-то вряд ли удастся.

– Меня вам проще будет вызвать, – усмехнулась Вероника, – Впрочем, я слышала, вам не попасть в цель и с пяти шагов.

Бача рассмеялась совершенно искренне:

– Если хотите, могу доказать вам обратное. Вы положите на голову яблоко – и я обещаю попасть в него даже с тридцати шагов.

– Это даже не дуэль, это будет просто убийство. Ну, или промах, как повезет. Что за человек так странно смотрит на нас? – вдруг спросила Вероника почти с испугом. Из дверной арки на них смотрел герр Диглер – абсолютно белыми ледяными глазами, и кусал губы. Черный парик оттенял его бледность, делая лицо совершенно мертвым.

– Мой адвокат, господин Оскура, – ответила Бача.

– И вы еще спорили со мною – что молодой Нордхофен не питает склонности к собственному полу? Да этот красавчик сгорит вот-вот от ревности. А какие глаза – как у самоедской собаки, как спиртовое пламя…

– Моя-то в чем вина, он на меня смотрит, не я на него, – обиделась Бача, – Знаете, милая фройляйн – да простят меня ваши панталоны – завтра же вам доведется убедиться, что молодой Нордхофен вовсе не это ваше обидное слово.

– Как же? – спросила Вероника с чистосердечным недоумением.

– Увидите, – Бача взяла ее руку – мозоли и ногти квадратной пятерни говорили о любви Вероники к стрельбе и охоте – и поднесла к губам прежде, чем девушка успела ее отдернуть, – Это будет сюрприз. А теперь простите – я должен увести господина Оскура, пока он не принялся петь.

Бача поднялась с подлокотника – господин с полубородкой проводил ее восхищенным взором, а вредная Вероника указала глазами – вот, мол, еще один. Бача взяла Диглера под руку и прошептала:

– Что вы уставились? У вас что – очередной амок?

– Наш наследник Курляндии все проиграл, и его выкинули вон, – отвечал Диглер, – а я как раз тверд и спокоен.

– Тогда пойдемте домой. Вы так таращились, что фройляйн фон дер Плау сочла меня педерастом. Почему меня, а не вас – не знаю. Так что завтра я явлюсь к барону просить ее руки. Нордхофену это можно?

Диглер пожал плечами:

– Не повредит. Что ж, пойдемте домой.

Он вырвал руку и пошел к выходу. Бача разыскала хозяйку, простилась с ней со всеми необходимыми в таких случаях ритуалами, и тоже направилась прочь. В прихожей слуга-арап подал ей плащ и шляпу – роскошные плащ и шляпу наследника Нордхофена. Диглер и проигравшийся принц уже ждали ее в карете.

– Вот кому – точно повезло, – предположил Герасим Василич.

– Ей-то как раз нет, – за Бачу отвечал Диглер, – ее намеченная цель посчитала господина Нордхофена, прости господи, педерастом. Теперь фрау Базилис обречена просить руки своей обидчицы.

– Так разве мы не этого хотели? – удивился Герасим Василич.

– Мы надеялись на мимолетную интрижку, а не на узы брака, – возразил Диглер, – Впрочем, когда все раскроется, я, конечно, на ней не женюсь. И, знаете, господа, пока вы проигрывали в свои игры – я выиграл в свою. Мне встретился господин, готовый предложить мне два ружья системы Лоренцони. Сбудется давняя моя мечта…

Диглер сладко потянулся, выгнувшись, как кот, и сорвал с головы черный парик – пепельные волосы рассыпались по его плечам. Он улыбался, и даже глаза его сделались живыми и заиграли:

– Единственное, что я люблю. Оружие и музыка. Деньги не могут купить мое счастье, но могут купить мне хотя бы – вот это.

Бача разделась, раскидав по комнате роскошное убранство молодого Нордхофена – сил не было вывешивать все это на манекен. Смыла краску с лица, сняла парик и разве что его повесила на болвана. Завернулась в причудливый халат, задула свечу и скользнула под одеяло, нащупав ногами теплую грелку. Кажется, у нее начало получаться. Ниточка, нащупанная в темноте наугад, вдруг да приведет к выходу из лабиринта. А Яська-то хорош, рассказывает воспитаннице своего тюремщика светские сплетни…Бача попыталась представить – что он получает в ответ, в благодарность, и тут же заревновала и разозлилась. В дверь тихонько заскреблись.

– Я уже легла, – сонно пробормотала Бача.

– Базилис, прошу вас…

В голосе Диглера слышалась мольба и что-то настолько жалкое, что Бача встала и отодвинула задвижку.

– Вам что, приснился бука?

Диглер стоял на пороге, даже без свечи, и пепельные волосы его в темноте отливали серебром.

– Базилис… – глухо проговорил он.

– Что, Кристиан? Вам не спится? И вы решили заодно уж не давать спать и мне?

– Базилис, разрешите мне войти.

– И – что? Что вы станете делать дальше?

Он был в своем домашнем, стеганом. В темноте – глаза его казались черными на меловом лице, такими широкими были зрачки.

– Позвольте, я лягу у вас в ногах. Не спрашивайте, зачем, Базилис. Просто позвольте.

Так уж вышло, что Бача видела уже на своем веку нескольких психов. Один из них даже приходился ей отцом.

– Как я понимаю, вы не ко мне, вы к господину Оскура? И ваш чудесный пояс сейчас на вас?

Диглер судорожно выдохнул и кивнул.

– Снимите и давайте сюда. Только так я вас впущу.

Диглер после секундного замешательства погрузил руки под свое стеганое домашнее и извлек – опасный позвякивающий пояс, и отдал Баче:

– Возьмите.

Бача приняла пояс и отошла от двери:

– Прошу. Не запирайте, мне так будет спокойнее. И там, в ногах – там у меня грелка.

Бача спрятала звенящий, подрагивающий лезвиями пояс под подушку, села на постели, завернувшись в одеяло, и следила, как темная тень с отсвечивающей серебром гривой укладывается у нее в ногах.

– Не боитесь, что вас стошнит? – спросила она насмешливо, – Я все-таки дама.

– А у господина Оскура – у него есть имя? Свое, не ваше?

– Нет, он тоже Базиль, как и я, – отвечала Бача, и ей сделалось не по себе – от присутствия здесь этого воображаемого третьего. Она бросила Диглеру одну из своих подушек, и он с удовольствием на ней устроился.

– Спокойной ночи, Базиль, – сказал он нежно, – У меня ведь совсем нет друзей.

– Здесь, в Вене?

– Нет, нигде нет.

Бача вытянула ноги – добрый Диглер пододвинул ей грелку. Она лежала, даже не касаясь его ногами – рост ей позволял. Кажется, он тут же уснул, дыхание его было тихим и ровным. Бача смотрела на него в темноте – как он спит, свернувшись, как кот, в клубок. Отчего-то она совсем его не боялась, и ей очень было жаль его – нелепого, с его странными пристрастиями и воображаемым господином Оскура, в которого его угораздило влюбиться. Как жил он прежде, и как будет жить дальше? Чем кончится его путь – эшафотом или комнатой с мягкими стенами?