Иван Белов - Заступа

— Да не за мед… — попытался оправдаться Степан.

— Да хоть за самоцветов ведро, — оборвал бортника Рух. — Мне плевать кто тут ходит, пока вреда людям нет. Был тебе вред, Степан?

— Н-нет, — заикнулся бортник.

— А домашним твоим?

Степан отрицательно мотнул головой.

— Ну вот, а то заладил: схвати, убей, накажи. Может зайчишки у вас тут прыгают серенькие, а может кикимора из болотины вылезла. Ты пойми, Степушка, если я буду бегать к каждому, кому шаги померещились, и ночь на пролет сторожить, то село без Заступы останется. Смекаешь?

— Да как не смекнуть, — Степан спрятал глаза. — Не за себя боюсь — за семью!

— Так на Заступу надейся, а сам не плошай. Странное было в последнее время, кроме этих шагов?

— Не помню, — уронил голову Степан.

— Про собаку скажи, — подсказала Дарья и Рух уловил обеспокоенность, волной пошедшую от Варвары.

— Пес у нас был, — нехотя пояснил Степан. — Жена — покойница, хворого щенка принесла и выходила, не дала помереть. Долго прожил, дочка любила его. Морда сивая, полуслепой, лапы задние волочил, спал целыми днями. С месяц назад ушел, согласно своей песьей вере, в лес помирать. Погоревали мы, Варька поплакала, а ведь такая собачья судьба. А дней через пять дрова колю и вижу, батюшки — святы, волочится от опушки Черныш. Шкура облезла, ребра торчат, башку свесил, из пасти багровые слюни текут. Боком идет, лапы заплетает, два раза упал. Глаза мутные, в точку уставлены. Филиппка из избы выскочил и к нему, хотел приласкать, а Черныш ощерился, рычит, скалит клыки, шерсть на загривке дыбом поднял, а я гляжу, кожа треснула и оттуда вязкое, словно сметана гнилая течет. И воняет падалью. Еле успел ребятенка отнять, а Черныш, паскуда, зубами клацает, наровит ухватить. Ну я лопату схватил, по башке его и огрел. А он все одно ползет! Череп проломлен, зубы выбиты, глаза вытекли. Без головы только и успокоился.

Степан замолчал, по всей видимости, исчерпав меру слов на неделю вперед.

— Хороший Чернышечка был, — всхлипнула Дарья.

— Бешанку видать подхватил, — развел руками Бучила. — Этой заразы нынче много в лесу. Больше ничего не было?

— Вроде нет, — отозвался Степан. — Разве борти стали хуже меду давать.

— Ну, тут помочь не могу, пчела из меня хреноватая, — Рух поднялся, собираясь уйти.

— Дядька Заступа, а я… — робко начала Варвара и тут же примолкла. Бучила посмотрел на девку в упор. В серых Варькиных глазах мелькали замешательство и плохо скрытый испуг.

— Говори, — приободрил Рух.

— Ты чего, дочка? — всполошилась Дарья.

— Ничего, так, подумалось, — Варвара поспешно отвернулась.

— На нет и суда нет, — Бучила замер на пороге. — Ничего не бойтесь, да попытайтесь углядеть, какой гость из себя. С того и будем решать. Ну а если случится чего — сразу ко мне.

— Спасибочки, — буркнул Степан.

— Да пока не на чем, — Рух задержался, давая Варваре шанс выговориться. Девка поспешно отвела растерянный взгляд.

— Есть на чем, есть! — всполошилась Дарья. — Ты пришел, Заступа-батюшка, не отказал, и легче нам стало, я раньше сильно боялась, а теперь маленько боюсь. Всякому ведомо, где Заступа побывал, того места всякая нечисть тридцать три дня сторонится.

— Может даже тридцать четыре, — согласился Бучила, успевший привыкнуть к глупым байкам вокруг своей скромной персоны.

— Вот, возьми, Заступа-батюшка, — Дарья сунула в руки небольшой пузатый горшочек. — Медок.

— Я так и подумал, — Рух отказываться от подарка не стал. Все ж ноги топтал, да и Бернадетта порадуется. Бабы сладкое любят.

Рух шел, оставляя за собой шлейф намертво прилипшего медового духа. Все вышло как — то не так. Хутор оставил после себя смутное, тревожное беспокойство. По уму надо бы задержаться и побродить вокруг, послушать птичек, понюхать цветы. Если Варька девка умная, сама придет. Ведь что-то хотела сказать. Что удержало? Страх перед отцом и мачехой? Возможно, но то дела семейные, и Руху туда нечего лезть. Скотины нет? Ну мало ли как…

Бучила дернулся и едва сдержал рвущийся испуганный крик. В кустах затрещало, мелькнуло темное, на дорогу выскочил победитель мамкиных горшков Филиппка и щербато оскалился, довольный произведенным эффектом.

— Ты… ты это, не балуй, — выдохнул Рух, едва сдержавшийся, чтобы не оборвать клятенышу руки.

— Напужался?

— Аж да уср… Немножко совсем.

— То — то, — мальчишка погрозил пальцем. — Я спрячусь, никто ни в жисть не найдет. Мечом рублю, камни кидаю, воду мамке ношу, чтобы сила была. Готовлюсь.

— Людей на дорогах пугать? — полюбопытствовал Рух.

— Заступою быть, — таинственно понизил голос Филиппка. — Вот как ты. Народ защищать, нечисть бить, в норе черной жить. Идем — ка со мной, чего покажу.

Постреленок увлек Бучилу в кусты, продрался сквозь заросли орешника и с гордым видом ткнул пальцем под ноги.

— Видишь?

— Ну трава, — пожал плечами Рух и спохватился. — Ой какая красивая. Зеленая вся.

— Да не, — Филиппка досадливо сморщился. — Я, по — твоему, травы не видал? Мы пока в деревне жили, держали кролей, так они знаешь сколько жрут? Мамка велит набрать целый мешок, и пока не надергаешь, домой ни-ни-ни. А ты мне трава. Сюда гляди.

Рух разглядел на земле под березой следы. Собачий и рядом человечий, босая нога. Дальше еще: собачий — человечий, собачий — человечий, теряясь в подлеске по направлению к хутору.

— И у дома такие видал, — сообщил Филипка таинственным шепотком. — На гороховой грядке, да я их утром замел, а то мамка убиваться начнет и мне заодно попадет. Думаю тут дяденька с собачкой гулял.

— Глазастый ты, — одобрил Бучила. — И башковитый.

— В Заступы сгожусь? — обрадовался мальчонка.

— Заступой человеку не стать, — Рух с трудом сдержал подступающий смех.

— А ты меня укусишь, как подрасту!

— Все-то ты продумал, браток. А если не захочу тебя я кусать, а? Больно шея у тебя грязная. Настоящий Заступа мыться должон.

— Я помоюсь! Нынче мамке накажу воды бадейку согреть, — всполошился Филиппка. — Ты только куси, как Марью с Ванькой кусил!

— Ваньку я не кусал, — возразил Бучила, понимая, что бороться с деревенскими слухами все равно, что с голодухи дерьмо куриное жрать. Не наешься, но перепачкаешься будь здоров.

— Кусал — кусал, — прищурился мальчишка. — Иначе куда он пропал? Больно ты хитрый.

— Разве тебя обхитришь.

— Обхитришь, — Филиппка внезапно поник. — У нас тут дядечки ночевали, мамка сказала — люди святые. А один, горбатый, жуть страшенный какой, у меня ножик украл. Взял палочку построгать, да с ножиком и утек. Ужо я до него доберусь! — парнишка погрозил невидимому обидчику деревянным мечом.

— Дядечки святые, говоришь? — задумчиво протянул Рух. — Горбун говоришь? Второй на коляске, третий слепой старик с гуслями и парнишка при них?