Сесилия Ахерн - Люблю твои воспоминания [litres]

– Научный, – громко говорю я, все еще потерянная в своих мыслях.

– Что, простите? – Гид перестает говорить, и все головы поворачиваются в мою сторону.

– Я просто сказала, – лепечу я, краснея, – что здание занимал Королевский научный колледж.

– Да, об этом я и говорил.

– Нет, вы сказали «хирургический», – подает голос американка, сидящая передо мной.

– О! – Гид начинает волноваться. – Простите, я ошибся. В тех частях здания, которые раньше занимал Королевский… – Он многозначительно смотрит на меня. – … научный колледж, с тысяча девятьсот двадцать второго года заседает ирландское правительство…

Я перестаю его слушать.

– Помнишь, я рассказывала тебе про архитектора, который спроектировал больницу «Ротонда»? – шепчу я папе.

– Помню. Какой-то там Дик.

– Ричард Касселс. Он создал проект и этого здания. Считается, что оно послужило моделью для Белого дома.

– Да ну? – удивляется папа.

– Правда? – Американка выгибается в кресле, чтобы посмотреть на меня. Она говорит громко. Очень громко. Слишком громко. – Дорогой, ты слышал? Эта женщина говорит, что парень, который спроектировал это здание, спроектировал и Белый дом.

– Нет, я имела в виду совсем другое…

Тут я замечаю, что гид замолчал и взирает на меня с такой же любовью, с какой древний викинг с борта своей деревянной ладьи мог бы наблюдать за зенитной управляемой ракетой класса «земля – воздух». Все глаза, уши и рога направлены на нас.

– Я имела в виду, принято считать , что это здание послужило моделью для Белого дома. В этом нет точной уверенности, – тихо говорю я, не желая, чтобы меня втягивали в споры. – Дело в том, что Джеймс Хобан, который в тысяча семьсот девяносто втором году выиграл конкурс на создание проекта Белого дома, был ирландским иммигрантом.

Все с предвкушением смотрят на меня.

– Хобан изучал архитектуру в Дублине, потому нет ничего удивительного, что двухэтажное здание Белого дома, решенное в стиле неоклассицизма, похоже на Лейнстер-хаус , – быстро заканчиваю я.

Люди вокруг меня охают, ахают и обсуждают эти пикантные подробности между собой.

– Нам вас не слышно! – кричит кто-то из передней части автобуса.

– Встань, Грейси, – подталкивает меня папа.

– Папа! – Я пытаюсь схватить его за руку.

– Эй, Олаф, дай ей микрофон! – кричит американка гиду.

Олаф неохотно передает его и складывает руки на груди.

– Э-э, здравствуйте. – Я стучу по микрофону пальцем и дую в него.

– Грейси, ты должна сказать: «Проверка раз, два, три».

– Э-э, проверка раз, два…

– Мы вас слышим, – резко обрывает меня Олаф Белый.

– Ладно, хорошо. – Я повторяю свой комментарий, и сидящие впереди люди с интересом кивают.

– А это тоже все часть ваших правительственных зданий? – Американка показывает на здания с двух сторон от Лейнстер-хауса .

Я неуверенно смотрю на папу, и он ободряюще кивает мне.

– Ну, на самом деле нет. Здание слева – это Национальная библиотека, а справа – Национальный музей. – Я собираюсь опуститься в кресло, но папа резко выталкивает меня наверх. Все пассажиры автобуса продолжают на меня смотреть, ожидая продолжения. Гид выглядит сконфуженным.

– Что ж, наверное, всем будет интересно узнать, что в Национальной библиотеке и Национальном музее первоначально располагалось Королевское Дублинское общество искусств и науки, учрежденное еще в тысяча семьсот тридцать первом году. Оба здания были спроектированы Томасом Ньюхэмом Дином и его сыном Томасом Мэнли Дином после конкурса, проведенного в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году, а построены в тысяча восемьсот девяностом году известными дублинскими подрядчиками Бекеттами. Музей – один из лучших уцелевших образчиков ирландской декоративной каменной кладки, резьбы по дереву и укладки керамической плитки. Самой яркой особенностью Национальной библиотеки является ротонда при входе. Через ротонду можно пройти по изумительной красоты лестнице в великолепный читальный зал с огромным сводчатым потолком. Как вы сами видите, помимо ротонды, здание украшает ряд колонн и пилястров коринфского ордера. Боковые павильоны композиционно завершают ансамбль. В…

Громкие хлопки прерывают мой рассказ. Хлопает только один человек – мой папа. Остальные погрузились в молчание. Его прерывает ребенок, спрашивающий свою мать, можно ли снова рычать. Внимание пассажиров словно шар перекати-поля летит по проходу, приземляясь на плечо улыбающегося Олафа Белого.

– Я еще не закончила… – тихо говорю я.

Папа хлопает еще громче, и мужчина, сидящий в одиночестве на заднем ряду, нервно поддерживает его.

– Пожалуй… это все, что я хотела сказать, – быстро говорю я, ныряя в кресло.

– Откуда вы все это знаете? – спрашивает сидящая впереди американка.

– Она агент по продаже недвижимости, – с гордостью отвечает папа.

Женщина хмурится, ее рот принимает форму буквы «о», и она поворачивается обратно к чрезвычайно довольному Олафу. Он выхватывает у меня микрофон:

– А теперь давайте все порррычи-им!

Тишина нарушается, все снова приходят в себя, а я сжимаюсь в своем кресле, стараясь стать как можно более незаметной.

Папа наклоняется ко мне и прижимает к окну. Наши шлемы ударяются друг о друга. Он спрашивает, шепча мне в самое ухо:

– Откуда ты все это узнала, дорогая?

Однако я выговорилась полностью – мой рот открывается и закрывается, но ни один звук не выходит наружу. Откуда же я все это узнала?

Как только я в тот же вечер вхожу в школьный гимнастический зал и замечаю Кейт и Фрэнки, прижавшихся друг к другу на трибуне, у меня немедленно начинают гореть уши. Мои подруги глубоко погружены в разговор, на лицах явственно написано беспокойство. Кейт выглядит так, как будто Фрэнки только что сказала ей, что ее папа скончался. Выражение лица Кейт мне знакомо, потому что именно я сообщала ей эту ужасную новость пять лет назад в зале прилетов дублинского аэропорта – она тогда прервала отпуск, чтобы побыть рядом с отцом. Теперь говорит Кейт, и Фрэнки выглядит так, как будто ее собаку сбила машина – тоже знакомое мне выражение, потому что и в тот раз я отвечала за сообщение новостей, как, впрочем, и за удар, сломавший таксе три лапки. Кейт бросает взгляд в мою сторону и вздрагивает, словно ее застукали на месте преступления. Фрэнки тоже замирает. На их лицах написано удивление, потом появляется выражение вины, а потом они улыбаются, чтобы я подумала, что они только что обсуждали погоду, а не события моей столь же изменчивой жизни.

Я жду, что на лицо мое ляжет привычная маска женщины-прошедшей-через-трагическое-испытание, которая будет держать чрезмерно любопытных на расстоянии. Маска все это время помогает мне, как бы отстранившись от ситуации, объяснять соболезнующим, что недавняя потеря является скорее путешествием, а не тупиком, предоставляющим человеку бесценную возможность набраться сил и многое про себя понять, превращая таким образом ужасное происшествие во что-то чрезвычайно позитивное. Но нет, привычная маска не приходит мне на помощь: с этой публикой от нее толку мало. Две женщины, которые сейчас крепко обнимают меня, могут заглянуть сквозь нее прямо мне в сердце.