Дэн Симмонс - Лето ночи

Или что-то, на чем можно было бы потренироваться.

Мемо не спала. Иногда, хоть ее глаза были открыты, она не совсем бодрствовала. Но сейчас было не так. Майк присел рядом с ее кроватью. Мать была дома. В это воскресенье, десятого июля, Майк впервые за последние три года пропустил службу. Пылесос гудел в его комнате наверху. Мальчик пригнулся ниже и увидел, что карие глаза Мемо смотрят прямо на него. Одна рука бабушки лежала поверх одеяла и напоминала птичью лапку: пальцы скрючены, предплечье испещрено венами.

– Ты меня слышишь, Мемо? – прошептал Майк, низко склонившись к ее уху.

Он чуть отодвинулся и заглянул ей в глаза.

Одно мигание. Согласно домашнему коду, одно мигание означало «да», два – «нет», три – «не знаю» или «не понимаю». Именно таким образом они выясняли самые простые вещи в общении с бабушкой: переменить ли ей белье или одежду, подать ли судно и тому подобное.

– Мемо, – шепнул Майк губами, все еще сухими из-за высокой температуры, – ты видела солдата в окне?

Одно мигание: «Да».

– Ты видела его раньше?

«Да».

– Думаешь, он пришел, чтобы принести нам зло?

«Да».

– Ты все еще думаешь, что это смерть?

Мигание. Мигание. Мигание. «Не знаю».

Майк перевел дыхание. Тяжесть виденного сна сковывала его словно веригами.

– Ты узнаешь… узнала его?

«Да».

– Это кто-то, кого ты знала?

«Да».

– Его знали и мама с папой?

«Нет».

– Может, я знаю его?

«Нет».

– Но ты знала, да?

Мемо надолго зажмурила глаза, как будто от боли или изнеможения. Майк чувствовал себя идиотом, но не мог придумать, что бы еще спросить. Мемо мигнула еще раз. Да, она точно знала его.

– Это кто-то… из живых людей?

«Нет».

Майк не был удивлен.

– Кто-то, про кого ты знаешь, что он умер?

«Да».

– Но это реальный человек? Я хочу сказать, что он жил на самом деле?

«Да».

– Ты думаешь… думаешь, это привидение, Мемо?

Три мигания. Пауза. Затем еще одно.

– Это кто-то, кого знали вы с дедушкой?

Пауза.

«Да».

– Друг?

В ответ она совсем не мигнула. Ее темные глаза огнем жгли Майка, требуя, чтобы он задал вопрос правильно.

– Это друг дедушки?

«Нет».

– Враг дедушки?

Она заколебалась. Мигнула один раз. Рот и подбородок стали влажными от слюны, и Майк промокнул их носовым платком, лежавшим на ночном столике.

– Значит, это был враг дедушки и твой?

«Нет».

Майк был уверен, что она мигнула дважды, но не понял почему. Она ведь только что сказала…

– Враг дедушки? – шепнул он.

Пылесос наверху умолк, и он услышал, как мама вытирает пыль в комнате девочек.

– Враг дедушки, а не твой? – переспросил Майк.

«Да».

– Этот солдат был твоим другом?

«Да».

Майк присел, опираясь на пятки. Отлично. Что теперь? Как ему узнать, кто этот человек и почему он преследует Мемо?

– Ты знаешь, почему он вернулся назад, Мемо?

«Нет».

– Но ты боишься его? – Едва задав этот вопрос, Майк понял, до чего он глуп.

«Да». Пауза. «Да». Пауза. «Да».

– Ты боялась его, когда… когда он был жив?

«Да».

– Существует ли для меня способ выяснить, кто он такой?

«Да. Да».

Майк встал и принялся мерить шагами небольшое пространство комнаты. По Первой авеню проехала машина. В окно лился густой аромат цветов и свежескошенной травы. Со внезапным чувством вины Майк понял, что все дни его болезни лужайку подстригал отец. Он снова присел на корточки перед Мемо.

– Мемо, можно мне порыться в твоих вещах? Ты не будешь возражать?

Майк понял, что на вопрос, заданный в такой форме, ответа он не получит. Мемо смотрела на него, ожидая.

– Ты мне даешь разрешение? – прошептал он.

«Да».

Сундук Мемо стоял в углу, и всем детям когда-то строго-настрого запретили совать в него нос. Вещи, которые там лежали, были самыми дорогими для бабушки, и мама Майка хранила их так бережно, будто когда-нибудь ее мать сможет воспользоваться ими сама.

Майк рылся в сундуке до тех пор, пока не добрался до связки писем, большинство из которых были написаны дедушкой во время его разъездов по штату.

– Это здесь, Мемо?

«Нет».

Ниже лежала коробка с фотографиями, в основном выполненными еще в технике сепии. Майк поднял всю коробку, чтобы показать бабушке.

«Да».

Он стал быстро перебирать фотографии, прислушиваясь к тому, что делалось наверху. Теперь мама закончила убирать у девочек и вновь перешла в его комнату. Предполагалось, что сам он отдыхает, пока комната проветривается и мама меняет постельное белье.

В коробке было не меньше сотни фотографий: овальные портреты родственников и совсем незнакомых людей, юношеские фотографии дедушки, когда он был высоким, стройным и сильным, – дедушка перед своим «пирс-эрроу», дедушка, гордо позирующий перед табачной лавкой в Оук-Хилле, которой он владел недолго и весьма несчастливо, дедушка и Мемо на Всемирной выставке в Чикаго, семейные фотографии, снимки, сделанные на пикниках и во время праздников, в минуты досуга на веранде, снимок ребенка в белом платьице, мирно спящего на шелковой подушке. Майк с некоторым даже страхом понял, что это брат отца, умерший в младенчестве. Снимок был сделан после его смерти – что за ужасный обычай!

Майк стал действовать быстрее. Фотографии Мемо в более старшем возрасте, дедушка во время прогулки в парке накидывает подковы на гвозди, Майк, когда был ребенком, девочки, улыбающиеся в камеру, еще фотографии… еще… еще…

И тут Майк буквально задохнулся. Он выронил все фотографии, и в руке у него осталась только одна, заключенная в рамку, которую он неизвестно почему держал в вытянутой руке, будто боялся, что она была отравлена. Солдат гордо смотрел перед собой. Тот же самый мундир цвета хаки, те же штуки на ногах – как их там назвал Дуэйн? – та же широкополая шляпа, патронташ… Это был тот же самый солдат. Только здесь его лицо не казалось вылепленным из воска, а было вполне человеческим: маленькие глазки, прищурившись, смотрели в камеру, тонкогубая улыбка, остатки темных волос, топорщащиеся за ушами, вялый подбородок, сильно выступающий вперед нос. Майк перевернул фотографию. Великолепным бабушкиным почерком было написано: «Уильям Кэмпбелл Филлипс. 9 ноября 1917».

Майк поднял фотографию.

«Да».

– Это оно? Это и вправду он?

«Да».

– В сундуке есть еще что-нибудь, Мемо? Что-нибудь, что могло бы рассказать мне о нем?

Майк был почти уверен, что больше ничего нет. Он вообще хотел покончить с этим побыстрее, пока не пришла мама.

«Да».

Что же еще? Ничего, кроме твердого, в кожаном переплете блокнота. Он взял его в руки и открыл на первой попавшейся странице. Снова бабушкин почерк. Дата: «Январь 1919 года».

– Дневник! – выдохнул он.

«Да. Да».

Мемо надолго закрыла глаза.

Майк захлопнул крышку сундука, сунул дневник и фотографию под мышку, быстро подошел к кровати и прижался щекой к губам бабушки. Сухое дыхание, едва заметное, срывалось с ее губ.