Роберт Блох - Мертвые не умирают!

Это история, которая никогда не закончится. Это история, которая никогда не закончится. Но зато я знаю, когда она началась. В четверг, двадцать четверку того мая, — вот точная дата. Та ночь стала для меня началом всего этого.

А для Коно Коллури это был конец.

Мы с Коно сидели и вдвоем играли в стад-покер. В камере было тихо, и мы играли неторопливо, задумчиво. Все было прекрасно, за исключением одного. У нас был непрошеный советчик.

И пусть мы играли совсем тихо, пусть мы старались не выказывать никаких эмоций, оба мы прекрасно сознавали его присутствие. Этот третий, непрошеный советчик, был с нами всю ночь.

Звали его Смерть.

Смерть ухмылялась из-за спины Коно, похлопывала его по плечу костлявыми пальцами, подбирала карты для каждой сдачи. Она тянула за руки и меня, подталкивала в спину, когда я делал ход.

Конечно, мы ее не видели. Однако мы знали, что она здесь, прекрасно знали. Наблюдает, наблюдает и выжидает, огромные слепые дыры в черепе украдкой поглядывают на часы и считают минуты, а костлявые пальцы отстукивают секунды, оставшиеся до восхода.

Потому что утром, вне зависимости от того, какие карты выпадут, вне зависимости от того, сколько монет переменят владельца, Смерть все равно выиграет. И партию, и Коно Коллури.

Занятно, оглядываясь теперь назад, представлять, как мы собрались втроем в тот особенный вечер: Коно, я и Смерть.

Моя история достаточно проста. Примерно за полгода до того я держал экзамен, поступая на государственную службу, и сейчас заканчивался мой испытательный срок в качестве тюремного охранника. Я не был в восторге от этой работы, когда на нее поступал, но считал, что она принесет в мою жизнь четкий распорядок дня, небольшой, но стабильный заработок и возможность заодно написать книгу. По прошествии нескольких месяцев я понял, что ошибался. Мысль о том, чтобы превратить в роман жизнь охранника, казалась прекрасной, когда я начинал, однако в жизни самого тюремщика не остается ничего охраняемого. Я понял, что не могу писать. Бетон и решетки действовали на меня точно так же, как и на любого из моих подопечных. У меня постепенно начало вырабатываться чувство собственной вины.

Наверное, моя беда заключалась в способности чрезмерно сострадать ближнему. Я имею в виду способность ставить себя на место другого человека. «И в качестве Божьего дара появляюсь я», вам ведь знакомо подобное чувство. И я испытывал его, причем вдвойне. Вместо того чтобы по ночам писать, я метался на койке и страдал, переживая мучения людей, находившихся под моим надзором.

Вот так я, кажется, и подружился с Коно — через способность к состраданию.

Коно притащили в камеру смертников в ужасной спешке. Суд над ним был коротким и каким-то бодрым — подобные суды газетчики любят освещать в качестве примера «скорого правосудия». Он был профессиональный силач из передвижного цирка «Шоу Джеймса Т. Армстронга». Утверждалось, что он слишком сильно ревновал жену к одному из актеров. Как бы то ни было, однажды утром Коно нашли мертвецки пьяным в его трейлере. Его жена была там же, но она не была пьяной, а просто мертвой. Кто-то надавил ей двумя большими пальцами на основание шеи, и что-то там сломалось.

То был идеальный сценарий для «скорого правосудия», именно его Коно Коллури и получил. Следующие три недели он был на пути к электрическому стулу, а последние две — гостем штата. Временным гостем. И завтра утром он отправлялся дальше — в вечность.

Этим, разумеется, и объяснялось, почему Смерть присутствовала на нашей игре. Она принадлежала этому месту.

Хотя, наверное, и не всю ночь. Она, без сомнения, шаркала по короткому — о, ужасно короткому! — коридору до маленькой комнатки с большим стулом. Она наверняка подглядывала и подслушивала электриков, которые проверяли рубильники. Она совершенно точно останавливалась у кабинета начальника тюрьмы — удостовериться, что мифическое помилование от губернатора так и не пришло.

Да, Смерть должна была исполнить все это, чтобы знать наверняка, что это действительно прощальная партия в покер. И вот теперь незваная гостья подсказывала, пока мы с Коно сдавали карты.

Я знал, что она здесь, Коно тоже знал, и я предоставил разбираться с ней великану. Он был хладнокровен. Он всегда был хладнокровным — на суде, заявляя о своей невиновности, он ни разу не вышел из себя. И в камере, разговаривая с начальником тюрьмы, с другими охранниками, со мной, он никогда не терял самообладания. Только снова и снова пересказывал свою историю. Кто-то подсыпал наркоты в его выпивку, а когда он проснулся, Фло была мертва. Он никогда не делал ей ничего дурного.

Разумеется, никто не поверил ему на суде. Никто не верил ему и в тюрьме. И начальник, и охранники, и даже другие осужденные были уверены, что он виновен и его вот-вот поджарят.

Вот почему мне выпала честь провести с ним его последнюю ночь — он особо просил об этом. Поверите вы или нет, я ему верил.

Снова виной тому была моя способность к состраданию, да еще замеченный мною факт, что Коно никогда не теряет самообладания. То, как он говорил о своем деле, то, как он говорил о жене, то, как он говорил о казни, — все это не вязалось с характером «убийцы из ревности». Да, он был могучий парень, с виду грубоватый, но он никогда не стал бы действовать, поддавшись импульсу.

Наверное, он с самого начала выбрал меня. Мы с ним болтали ночи напролет после того, как меня перевели в его блок. Он был единственным заключенным, дожидавшимся казни, так что было вполне естественно, что мы разговорились.

— Знаешь, я ведь этого не делал, Боб, — сказал он мне, а потом повторял это снова и снова, ему все равно не о чем больше было говорить. — Должно быть, это Луи. Знаешь, он солгал на суде. Он же пил вместе со мной, это он предложил мне глотнуть из его бутылки за кухней после вечернего представления. Это последнее, что я запомнил. Так что по всему получается, что это он. К тому же именно он все время увивался вокруг Фло, мелкий негодяй. Большой Ахмед меня предупреждал, говорил, что видел это в своем кристалле. Он, конечно, выступил на суде в мою защиту, но какой в том был толк?

Вовсе никакого, и он сам это знал. Но он все равно рассказывал мне об этом снова и снова. И я ему верил.

Тогда, в последнюю ночь, он ничего не рассказывал. Может быть, потому, что здесь была Смерть, прислушивавшаяся к каждому слову. Может быть, потому, что ему обрили голову, распороли штанины и оставили в таком виде доживать последние часы.

Коно не говорил, однако по-прежнему улыбался. Он мог и делал это — улыбался и был при этом похож на громадного выпускника колледжа, обритого под «ноль». Если задуматься, то по возрасту он как раз соответствовал, только Коно никогда не учился в колледже. Он впервые выступил на ярмарке в пятнадцать, женился на Фло в двадцать три и вот теперь, за пару дней до своего двадцатипятилетия, должен был сесть на электрический стул. Однако он улыбался. Улыбался и играл в покер.