Генри Каттнер - Рассказы. Часть 3

Но море, однако, ничего не могло бы сделать с этой прочной железной клепаной стеной, — которая, в 50 футах от отметки верхнего уровня воды, имеет толщину четыре фута, плюс-минус дюйм. Основой, на которой покоится строение, как мне кажется, является известняк…

4 января. Теперь я готов возобновить работу над своей книгой, проведя этот день в ознакомлении с обычной рутиной. Мои настоящие обязанности будут, как я понимаю, нелепо простыми — фонарь требует небольшого ухода за исключением периодического пополнения запаса масла для шестифитильной горелки. Что касается моих собственных потребностей, они легко удовлетворяются, и все, чего я должен ожидать, — это случайного путешествие вниз по лестнице.

В основании лестницы находится прихожая; под ней двадцать футов пустого пространства. Над прихожей, на следующем повороте железной круглой лестницы, находится моя кладовая, в которой стоят бочки с пресной водой и продуктами, плюс здесь же лежит постельное белье и другие повседневные необходимые вещи. Над ней — еще одна спираль этих бесконечных ступеней! — масляная комната, полностью заполненная резервуарами, из которых я должен подкармливать фитили. К счастью, я чувствую, что могу ограничить свой спуск в кладовую одним разом в неделю, если захочу, потому что я могу поднять достаточное количество продовольствия за раз — необходимого, чтобы обеспечить себя и Нептуна на такой период. Что касается запаса масла, мне нужно только поднимать по два барабана — каждые три дня и, таким образом, обеспечивать постоянное освещение. Если я захочу, я могу поставить дюжину или больше запасных барабанов на платформу рядом с фонарем и, таким образом, обеспечить себя на несколько недель вперед.

Так что в моем повседневном существовании я могу ограничить свои перемещения верхней половиной маяка; иными словами, тремя витками лестницы, открывающейся на трех верхних уровнях. Самая низкая — моя «гостиная» — и именно здесь Нептун находится большую часть дня; и здесь я планирую писать за столом рядом с щелью в стене, из которой открывается вид на море. Второй по величине уровень — это моя спальня и кухня, соединенные вместе. Здесь еженедельные порции еды и воды содержатся в шкафах, предусмотренных для этой цели; здесь также находится превосходная печь, питаемая тем же маслом, которое питает маяк наверху. Самый верхний уровень — это помещение для обслуживания, дающее доступ к самому светильнику и к окружающей его платформе. Поскольку свет исправлен, а его отражатели установлены, мне больше не нужно подниматься на платформу, кроме как для пополнения запаса масла или выполнении небольшого ремонта или регулировки в соответствии с письменными инструкциями — обстоятельство, которое вполне может никогда не возникнуть во время моего пребывания здесь.

Я уже принес достаточно масла, воды и пищи на верхние уровни, чтобы хватило на целый месяц — теперь мне будет нужно передвигаться между двух комнат только для того, чтобы пополнить фитили.

В остальном я свободен! совершенно свободен — мое время принадлежит мне, и в этом высоком царстве я правлю как король. Хотя Нептун — мой единственный живой субъект, я вполне могу себе представить, что я властвую над всем, что я вижу — океаном внизу и звездами вверху. Я владелец солнца, которое поднимается в рубиновом сиянии из моря на рассвете, император ветров и монарх бурь, султан плещущих волн, которые резвятся или ревут в волнующих потоках вокруг основания моего дворцового пика. Я командую луной в небесах, и даже приливы и отливы подчиняются моей власти.

Но хватит фантазий, — ДеГрат предупредил меня воздерживаться от болезненных или грандиозных размышлений — теперь я со всей серьезностью возьмусь за задачу, стоящую передо мной. И все же этой ночью, когда я сижу перед окном в свете звезд, потоки, стекающие по этим высоким стенам, могут лишь отразить мое ликование; я свободен — и, наконец, один!

11 января. Прошла неделя с момента моей последней записи в этом дневнике, и когда я читаю его, я едва ли могу осознать, что именно я написал эти слова.

Что-то произошло — природа этого непостижима. Я работал, ел, спал, пополнял фитили дважды. Мое внешнее существование было спокойным. Я не могу приписать изменение моих чувств ни к чему, кроме некоторой внутренней алхимии; достаточно сказать, что произошли тревожные изменения. Одиночество! Я, который произносил это слово, как будто оно было неким мистическим заклинанием, даровавшим мир, начал — теперь я это понимаю, — ненавидеть сам звук этих слогов. И их ужасный смысл теперь я прекрасно знаю.

Это ужасно, это невероятно ужасная вещь, быть одному. По-настоящему одному, как я, когда рядом существует лишь Нептун и лишь его дыхание напоминает мне, что я не единственный обитатель этой слепой и бессмысленной вселенной. Солнце и звезды, которые вращаются над головой в своих бесконечных циклах, кажется, несутся через горизонт, не обращая ни на что внимания — и в последнее время я тоже не обращаю на них внимания, потому что не могу сосредоточиться на них с нормальным постоянством. Море, которое кружится или струится подо мной, — ничто иное, как бессмысленный хаос абсолютной пустоты.

Я считал себя человеком исключительной самодостаточности, выходящим за рамки мелких нужд скучного и банального общества. Как я ошибался! — потому что я жажду увидеть другое лицо, услышать звук другого голоса, почувствовать прикосновение других рук, независимо от того, предлагают ли они ласки или удары. Что угодно, что угодно, чтобы утешить меня тем, что мои мечты действительно ложны, и что я на самом деле не одинок.

И все же здесь лишь я. Я и я буду. Мир в двухстах милях отсюда; я не смогу узнать ничего о нем еще в течение целого года. И это в свою очередь — но не более! Я не могу отбросить свои мысли, будучи в тисках этого болезненного настроения.

13 января. Еще два дня — еще два столетия! — прошло. Неужели не прошло и двух недель, как я был замурован в этой тюремной башне? Я поднимаюсь на вершину своей темницы и смотрю на горизонт; меня окружают не стальные прутья, а колонны, столбы и поверхность дикой и бушующей воды. Море изменилось; серые небеса сотворили волшебство, так что я стою в окружении буйства, которое грозит превратиться в бурю.

Я отворачиваюсь, потому что больше не могу терпеть это, и спускаюсь в свою комнату. Я стремлюсь писать — книга смело началась, но в последнее время я не могу выдать ничего конструктивного или творческого — и через мгновение я отшвыриваю перо и выбираюсь из-за стола. Чтобы бесконечно шагать в узких, круглых границах моей башни мучений.

Дикие слова эти? И все же я не одинок в своем страдании — Нептун, о Нептун, верный, спокойный, безмятежный, — тоже это чувствует. Возможно, это лишь приближение бури его так волнует — поскольку Природа имеет более близкое родство со зверем. Он постоянно стоит рядом со мной, поскуливает, и приглушенный рев волн вне нашей тюрьмы заставляет его дрожать. В воздухе ощущается холод, который не может рассеять наша печь, но не холод угнетает его… Я только что поднялся на платформу и посмотрел на зрелище грозы. Волны фантастически высоки; они несутся против маяка в титаническом буйстве. Эти прочные каменные стены ритмично содрогаются при каждом их натиске. Вспененное море больше не серое — вода черная, черная, как базальт, и такая же тяжелая. Оттенки неба стали гуще, так что в данный момент горизонт не виден. Я окружен вздымающейся чернотой, гремящей передо мной… Я вижу, как вдали сверкает молния. Буря скоро разразится, и Нептун жалобно воет. Я поглаживаю его дрожащие бока, но бедное животное сжимается. Кажется, он боится даже моего присутствия; может ли быть так, что мои собственные черты передают равное беспокойство? Я не знаю — я только чувствую, что беспомощен, попал в ловушку здесь и ожидаю милости бури. Я не могу писать дальше.