Харлан Эллисон - Рассказы. Часть 2

Покончив с любезностями, он проводил меня мимо отделанного панелями вестибюля к подножию парадной лестницы, словно высеченной из каменной стены. Здесь он резко закричал на неизвестном языке, и через мгновение выскочили два негра, которые, казалось, материализовались из ниоткуда, быстро и молчаливо, что меня очень поразило. С суровыми эбеневыми лицами, кудрявыми волосами и глазами навыкате, облаченные в диковинные одежды — большие, мешковатые штаны красного бархата и пояса из позолоченной ткани по восточной моде — они меня сильно заинтриговали, поскольку казались неуместными в христианском монастыре.

Теперь аббат Хенрикус обратился к ним на беглой латыни, поручив одному позаботиться о моей лошади, а другому показать мне покои наверху, где, как он сказал, я смог бы переодеться из походного наряда в более подходящие для вечерней трапезы одежды.

Я поблагодарил вежливого хозяина и последовал за молчаливым чернокожим слугой по большой каменной лестнице. Мерцающий факел гигантского сервитора бросил причудливые тени на голые каменные стены прошлой эпохи, явно говорившие о ветхости всего здания. Действительно, огромные стены, поднимавшиеся вокруг и уже необратимо рассыпающиеся, должно быть, возвели гораздо раньше, по сравнению с другой частью здания, построенного предположительно в наши дни.

После подъема мой гид повел меня по этажу, пол которого богато устилали ковры, а на высоких стенах висели гобелены, обтянутые черными драпировками. Подобное бархатное убранство, на мой взгляд, было неуместно для божьего храма.

Мое мнение не изменилось при виде комнаты, предоставленной мне в распоряжение. Она была такой же большой, как и студия моего отца в Ниме — на стенах висел бордовый испанский бархат, элегантность которого превосходил лишь дурной вкус, с которым его здесь поместили. Кровать в комнате могла бы украсить покои короля; остальная мебель тоже была выполнена с королевским изяществом. Негр зажег дюжину громадных свечей в серебряных канделябрах, что стояли в комнате, а затем поклонился и ушел.

Осмотрев кровать, я нашел на ней одежду, которую настоятель оставил для облачения к вечерней трапезе. Одежда состояла из костюма черного бархата с атласными бриджами и рукавами соответствующего оттенка, а также соболиного стихаря. После моей походной одежды я обнаружил, что наряд подходит идеально, хотя и более мрачен.

За это время я плотнее занялся изучением комнаты. Меня сильно удивила показная роскошь вещей, но еще больше — полное отсутствие любой религиозной атрибутики — не было видно даже простого распятия. Наверняка такой уклад должен говорить о богатстве и могуществе; хоть это и мирская мелочь; быть может, сродни тем обществам Мальты и Кипра, чьи расточительность и распущенность скандально известны миру.

Когда я размышлял об этом, до ушей донеслись звуки мелодичного пения, раздававшиеся где-то далеко внизу. Его мерный ритм торжественно возвышался и падал, как будто достигая человеческих ушей с невероятного расстояния. Это было волнительно; я не мог различить ни знакомых слов, ни фраз, но мощный ритм сбивал с толку. Он тянулся, словно зловещее заклятие, порождающее коварные и странные мысли. Вдруг все прекратилось, и я с облегчением вздохнул. Однако больше ни на мгновение я не мог освободиться от беспокойства, вызванного этим странным неизвестным ритмичным пением снизу.

Я никогда не вкушал более странной еды, чем та, что была в монастыре аббата Хенрикуса. Обеденный зал был триумфом показного украшения. Трапеза проходила в обширном зале, арочные своды которого достигали высотой крыши монастыря. Стены были увешаны гобеленами фиолетового и кровавого цвета, декорированными украшениями и завитушками благородного, хотя и неизвестного мне, значения. Сам банкетный стол вытянулся на длину зала — с одного конца до двойных дверей, через которые я вошел с лестницы; с другого конца достигал балкона, под которым имелся вход в буфетную. За этим огромным праздничным столом сидели двое монахов в черных капюшонах и габардинах, которые уже жадно наседали на обильные блюда, покрывавшие поверхность стола. Они едва ли замедлили трапезу для приветственного кивка, когда мы с аббатом вошли, чтобы занять места во главе стола, и продолжали жадно поедать удивительные яства, расставленные перед ними, проделывая это самым неприличным образом. Настоятель не сделал паузы, чтобы указать мне на мое место и не произнес благословения, а сразу же последовал примеру своей паствы и стал набивать живот отборными кушаньями прямо перед моим изумленным взглядом. Трапезу сопровождал неприличный шум из уст пирующих; еду хватали пальцами, а объедки кидали прямо на пол, игнорируя всеобщие правила приличия. На мгновение я опешил, но врожденная вежливость помогла мне справиться и сесть без лишних церемоний.

Полдюжины чернокожих слуг молча сновали вдоль стола, убирая посуду или ставя тарелки, наполненные новыми и еще более экзотическими яствами. Глаза мои видели истинные чудеса на золотых тарелках — но жемчуг бросали свиньям! Хоть эти братья и были в серых рясах монахов, вели они себя отвратительно. Они испачкались во всех фруктах — больших сочных вишнях, медовых дынях, гранатах и винограде, огромных сливах, экзотических абрикосах, редком инжире и финиках. Там были громадные сыры, ароматные и спелые; соблазнительные супы; изюм, орехи, овощи, и большие лотки копченой рыбы, все подавалось с элем и ликерами, столь же крепкими, как и нектар забвения.

Во время трапезы мы наслаждались музыкой невидимых лютней, играющей с балконов; музыка возвысилась и достигла крещендо, когда шесть слуг торжественно вошли внутрь, неся огромное блюдо чеканного золота, где лежал один кусок какого — то копченого мяса, с гарниром и благоухающий ароматными специями. В глубокой тишине они прошли вперед и возложили ношу в центре стола, расчистив место от гигантских канделябр и небольших тарелок. Затем настоятель встал с ножом в руке и стал резать мясо под звук призывного бормотания на чужом языке. Куски мяса на серебряных тарелках разделили среди монахов. Заметный и определенный интерес проявился к этой церемонии; только вежливость удерживала меня от вопросов к настоятелю относительно значения происходящего. Я съел свою порцию и ничего не сказал.

Подобное варварские поведение и царская пышность в монашеском ордене действительно вызывали интерес, но мое любопытство, к сожалению, притупилось от обильного употребления крепких вин, стоявших на столе, в стаканах, флягах, кувшинах и кубках, украшенных драгоценностями. Там были напитки всех возрастов и дистилляции; редкие ароматные зелья головокружительной сладости, которые странно подействовали на меня.