Кулак Петрович И Ада - Время Вьюги. Трилогия [СИ]

Лейтенант покачал головой, приблизился, передал Анне свечу и указал рукой в сторону черного хода. Потом извлек из кобуры пистолет, взвел курок и, обойдя застывшую в дверях девушку, пошел к парадному. Несколько мгновений спустя до нее донеслось эхо далекого выстрела, тихое, какое-то безнадежное. В коридоре, вдруг ставшем бесконечно длинным, Эрвина уже не было. Девушка, покидая комнату, оглянулась на окно.

Шторы колыхались так, словно с наружи бушевал самый настоящих ураган, а стекла вылетели из рам и рассыпались по полу. Теперь к гулу примешивалась пальба и крики, в которых не осталось уже ничего человеческого. Анна поняла, что черное море все-таки дошло до ее дома.

На мгновение повисла тишина, точно кто-то отключил все звуки разом. А потом в комнату вплеснулась темная волна, разбилась о пол, ударилась о стены, о кресло, о пианино. Через подоконник беззвучно перехлестнула вторая волна, третья, четвертая. Парализованная страхом, Анна смотрела, как гостиную заливает кровью. Столько крови она не видела никогда в жизни и не думала, что столько вообще бывает. Ковер под ногами влажно чавкнул.

Судя по плеску, доносящемуся из коридора, парадная дверь уже открыли или выбили. Анна кинулась к черному ходу, но поскользнулась, пронзительно закричала и… проснулась в собственной постели с бешено колотящимся сердцем.

Никакой «Кассиаты», конечно, не звучало. И Эрвин не приходил, потому что она была для него никем, и он не имел никаких, даже самых ничтожных, обязательств. В окно лился ровный солнечный свет. Часы показывали семь утра. Анна встала, совершенно механически собрала самые необходимые вещи в маленький саквояж, оставшийся еще со времен ее детства и поездок за город летом, сунула туда и деньги, оставленные Эрвином. Заколола пучок. Оделась. Спустилась в кухню.

Мать копошилась у плиты, беззлобно переругиваясь с соседкой через распахнутое окно.

— Ты не поедешь со мной, мама?

— Совсем умом тронулась, — не оборачиваясь, огрызнулась мать. — Чего тебе не спится с утра?

— Значит, не поедешь?

— Анна, хватит пороть чушь! В который раз повторяю, нет. Я не хочу слушать твои глупости. И, раз уж встала, погляди, как там Кай.

— Да, — бездумно ответила девушка. — Я погляжу. До свиданья, мама.

— Вернешься, выпей чаю, — Тирье, наконец, обернулась. Анна рефлекторно спрятала саквояж за спину. — Дочка, не дури, — уже мягче сказала она. — Если уж так тебе это нужно, я попрошу тетку Мелиссы. У нее сестра живет в Вильдо. Поедешь гувернанткой на будущий год.

— У нас нет года, мама.

— Что?

— Нет года, мама, ни у меня, ни у тебя.

— Хватит нести околесицу. Иди, проведай Кая.

Анна молча покинула кухню, зашла в спальню к брату, прикоснулась к потному лбу. Лоб был холодный. Кай спокойно спал.

— Извини, у меня нет года, — тихо повторила Анна, поцеловала братишку и прошла в гостиную. Нашла ноты «Кассиаты» и карандашом написала на обороте самую глупую записку в своей жизни. Хотела прибавить «Ваша Анна», но решила не добавлять, только поставила дату. В конце концов, вряд ли Эрвин еще хоть раз переступил бы порог ее дома. И уж конечно он не стал бы ее искать. Такие чудеса возможны только во сне. Анна запихнула листок в ворох нот и вышла из дома через черный ход, накинув старое пальто. Морозный воздух приятно холодил щеки. К столице медленно подбиралась зима.

Холодная и чистая здешняя зима, конечно, не предусматривала грязного черного моря, шумящего на улицах. Девушка понимала, что, скорее всего, сейчас совершает ошибку, за которую потом придется дорого платить.

На кухне ее ждал теплый чай. Ее ждали советы матери, какой-никакой, но все же теплый угол и какой-никакой, но все же муж — лет через пять, когда удалось бы накопить хоть сколько-нибудь приданого.

Пока у нее имелись только бабушкины сережки и браслет из серебра. И отличное понимание того, что, к моменту, как ей удастся нажить достаточно, чтобы стать хотя бы симпатичной в глазах столичного вдовца из мещан, ее добьет чахотка и тоска по тому, какой должна быть настоящая жизнь. Так что сережки, браслет и потенциальное супружеское счастье можно было со спокойной душой отнести в заклад и поехать к Эрвину, вернее, туда, где у нее однажды был бы шанс его встретить. Если бы он хотел искать, он бы нашел ее там. Как ни ничтожна вероятность встречи двух людей в бескрайнем мире, вероятность столкнуться в следующей жизни, разминувшись в этой, оказалась бы еще меньше.

Анна задворками шла к ломбарду на Литейном со странным чувством, словно всю ее жизнь только что как ножом обрезало.

Магрит сквозь мутноватое стекло разглядывала рассветные сумерки, сизо-розовые, как нарисованные. Вагон покачивался, колеса стучали все тише и ленивее, а за окном плыли и плыли в легкой дымке столичные предместья. По мере приближения к вокзалу картина делалась более мрачной: поля и перелески с редкими постройками сменили длинные кирпичные дома грязно-серого цвета, скрюченные деревья с голыми, несмотря на раннюю осень, ветвями, бесконечные заборы. Взгляд рэдки зацепил бранное слово, накарябанное сразу с двумя ошибками. «Калладцев — за Ларну, нордэнов — в Ларну, а эфэлцы — сами разбегутся!» — чуть дальше поделился своими политическими взглядами кто-то более грамотный. Судя по языку надписи, соотечественник Магрит.

«Интересно, почему калладцев за реку, а нордэнов — утопить?»

В представлении Магрит, принципиальной разницы между жителями континентальной и островной части кесарии не было. Стопроцентная нордэна Дэмонра всегда называла себя исключительно калладкой и, скорее всего, в мыслях молилась на черно-белый флаг, не на колокольчики. А Зондэр так и вовсе в Создателя веровала, то есть северянкой могла считаться только по названию. Вообще, о таких сложных вещах следовало бы спросить Наклза, он сумел бы объяснить, если бы захотел. Бросив рассуждения, бывшие ей явно не по уму, Магрит попыталась вспомнить, писали ли в Каллад на заборах раньше, до того, как она уехала в Виарэ на все лето. Может и писали, а она просто не обращала внимания.

«Я слишком много думаю о войне, которой на самом деле нет. Глупо делаю. Конечно, здесь не будет ни одного солдата на улице. И вообще Каллад — самое безопасное место на свете, хотя и не самое лучшее…»

Самым лучшим местом, как Магрит теперь точно знала, было восточное побережье Виарэ, а конкретнее — село Белый Поток, прячущееся в полях не так далеко от моря. До пляжа она добиралась за полчаса. Дорога петляла через другое море — клеверовое, пахнущее так, что аж голова кружилась. Рэдка столько цветов в жизни не видела. Миклош, находившийся в отпуске и гостивший у родителей, часто катал ее там на коне вечерами, и Магрит чувствовала себя настоящей сказочной принцессой из волшебной страны, где небо и земля отличались только оттенком лилового. Здоровенный боевой конь, которого она сперва боялась, шел смирно как овечка, Миклош вел его под уздцы, а ей оставалось только держаться за седло и пытаться выразить свое восхищение на ломаном морхэнн так, чтобы драгуну не сделалось смешно. В эти моменты она испытывала особенную благодарность к Наклзу, все-таки заставившему ее учить язык. Сидеть над грамматикой было мало радости, но не иметь возможности и слова сказать улыбчивому виарцу оказалось бы много хуже. Магрит все-таки считалась за родственницу состоятельного калладца, поэтому просто переглядываться с ней, а потом как-нибудь вечерком пригласить посмотреть на звезды Миклош не мог. Да и, наверное, не стал бы. Тут-то морхэнн — прямо сказать, язык предельно жесткий и немелодичный — неожиданно пригодился. Магрит, отвыкшая, что кто-то ее слушает, сначала очень стеснялась, но, заметив, что драгуну интересны ее рассказы, чирикала уже без опасений. Миклош, медленно и тщательно выбирая слова, тоже говорил: о своих родных, о перспективах на службе, о том, что жить у моря очень полезно для здоровья, и вообще Магрит рождена для юга, иначе зачем ей такие симпатичные веснушки? Явный перст судьбы.