Клайв Баркер - Алые песнопения [litres с оптимизированной обложкой]

Гарри попробовал пошевелиться, но его не пустила рука, державшая его плечо каменной хваткой. Он попытался закрыть глаза, чтобы не видеть этого ужаса, но, несмотря на то, что тварь стояла позади Гарри, она почувствовала, что он ослушался его приказа. Чудовище ткнуло большим пальцем в напряженный плечевой мускул, продавив его так же легко, как человек продавливает переспелую грушу.

– Открой! – рыкнул монстр.

Гарри сделал, что было сказано. Пузыристая плоть Шмари чернела, распухшая кожа трескалась и закручивалась, оголяя мускулатуру лица.

– Да простит меня Бог, Шмаря. Да простит меня сраный Бог.

– О! – просипела тварь. – Ах ты бранливая щлюха!

На этих словах чудище разрядилось. Затем оно испустило дрожащий вздох, опять развернуло Гарри к себе и пронизало его горящими точками глаз – их взгляд ввинтился в его череп, точно два раскалённых гвоздя.

– Держись подальше от Треугольника, – сказало оно. – Понял?

– Да.

– Повтори.

– Я понял.

– Нет. Другое. Повтори, что сказал перед этим.

Гарри заиграл желваками. Всему был предел, и он чувствовал, что ещё немного, и его трусость поддастся ярости.

– Повтори, – процедило чудовище.

– Да простит меня Бог, – прошипел Гарри сквозь зубы.

– Не так. Хочу запомнить. Чтобы было, что посмаковать.

Гарри изо всех сил напряг голос, чтобы мольба прозвучала как следует, и оказалось, что это не так уж и сложно.

– Господи. Прости.

Гарри проснулся около полудня. Крики партнёра казались ему ближе, чем возлияния прошлого вечера. Улицы за окном милостиво молчали. Слышался только бой колокола, призывавший сохранивших веру прихожан на воскресную службу. Гарри заказал кофе и сок – их принесли, пока он был в душе. Влага уже насытила воздух, и не успел Д’Амур повесить полотенце, как его тело уже начало покрываться свежей испариной.

Он потягивал крепкий, сладкий кофе и наблюдал за людьми, сновавшими по улице двумя этажами ниже. Спешили только парочка туристов с картой, а все остальные расхаживали медленной, беззаботной походкой – горожане готовились к длинному, жаркому дню и не менее длинной и жаркой ночи.

Зазвонил телефон. Гарри снял трубку.

– Что, Норма, решила проверить, как у меня дела? – сказал он, стараясь говорить по-человечески.

– Какая догадливость, мистер детектив, – ответила Норма. – Но нет. Толку от этого? Ты слишком искусный лжец, Гарри Д’Амур.

– Всему у тебя научился.

– Поговори мне тут. Как отпраздновал?

– Напился…

– Тоже мне, удивил.

– … и вспомнил о былом.

– О, Господи, Гарри. Я тебе что говорила? Оставь ту гадость в покое.

– Я не звал те воспоминания.

Норма выплюнула невесёлый смешок.

– Милок, нам обоим известно, что ты родился с приглашением на лбу.

Гарри скривился.

– Я уже говорила, но повторю: что сделано – то сделано, – не унималась Норма. – Это относится и к хорошему, и к плохому. Так что смирись, иначе оно тебя с потрохами съест.

– Норма, я лишь хочу сделать дело и убраться из этого проклятого города.

– Гарри…

Но в ответ послышались одни гудки.

Норма надула губы и повесила трубку. Она знала, чего ждать от Гарри Д'Амура, но это не значило, что она привыкла к его образу мрачного мученика. Да, аномалии находили Гарри, куда бы он ни отправился, но и на это можно было найти управу, ведь главное – это желание. Правда, Гарри Д'Амур даже не пытался, ведь ему нравилась его работа, и Норма об этом знала. Но, что более важно, он был чертовски хорош в своём деле, и пока у него всё получалось, Норма прощала ему любые проступки.

Норма Пэйн была слепой чернокожей женщиной. Она всем говорила, что ей шестьдесят три года, хотя в действительности ей было восемьдесят, а то и больше. Норма сидела в любимом кресле у окна на пятнадцатом этаже. Именно на этом месте последние лет сорок она ежедневно проводила двенадцать часов в разговорах с мертвецами. Свои услуги она предоставляла недавно усопшим, которые, как ей было известно, часто пребывали в смятении и чувствовали себя потерянными, напуганными. Она видела их мысленным взором ещё с младенчества.

Норма родилась слепой, и её шокировали вести о том, что кроткие лица, заглядывавшие в её колыбель, принадлежали не родителям, а любопытным усопшим. Она считала, что ей повезло, ведь слепота была не полной – просто она видела не тот мир, что большинство людей. Благодаря этому у неё появилась уникальная возможность как-то помочь обитавшим в потусторонности.

Как-то так получалось, что если в Нью-Йорке кто-то умирал и не знал, что с этим делать, рано или поздно эта душа находила Норму. Бывали вечера, когда очередь фантомов растягивалась на полквартала и больше, а бывало, что являлась лишь дюжина или около того. Иногда растерянные фантомы становились такими назойливыми, что Норма включала все сто три телевизора – звук был приглушен, и на каждом экране мелькали передачи разных каналов, транслируя смесь из мыльных опер, спортивных передач, прогнозов погоды, скандалов, трагедий и прочих банальностей современного Вавилона – так она прогоняла непрошеных гостей.

Деятельность Нормы по консультированию недавно усопших редко пересекалась с расследованиями Гарри, но для всего правила есть исключения, и дело Карстона Гуда было одно из них. Гуд жил так, чтобы люди видели хорошее не только в его фамилии, но и в его поступках. Он был семьянином, женившимся на своей школьной любви. Он, его жена и пятёрка их детей жили в Нью-Йорке, и денег у них было с лихвой – всё благодаря Гуду и его гонорарам юриста, парочке удачных вложений и непоколебимой вере в щедрость Господа Бога. Как часто говаривал Гуд, Всевышний любит помогать тем, кто любит Его. По крайней мере, говаривал, пока восемь дней тому назад его порядочная, набожная жизнь не полетела в тартарары.

Карстон Гуд шел к себе на Лексингтон-авеню, и тем погожим утром он чувствовал себя вдвое моложе – так ему не терпелось окунуться в рабочую атмосферу своего офиса. Но тут из толпы ранних пташек к нему метнулся какой-то молодчик, выхватил дипломат прямо из руки и рванул прочь. Мужчины потщедушней позвали бы на помощь, но Карлтон Гуд был в лучшей физической форме, чем большинство людей его возраста. Он не пил, не курил, четыре раза в неделю ходил в спортзал и держал в узде любовь к красному мясу. Однако ничто из этого не уберегло его от сердечного удара, хватившего его в тот миг, когда он бежал всего в двух-трёх шагах от вора.

Гуд был мёртв, и смерть ему по душе не пришлась. Не просто потому, что его возлюбленной Патриции предстояло в одиночку воспитывать их детей, или что ему уже не издать книгу откровений о жизни и секретах юриспруденции, которую он обещал себе написать каждый новый год последние лет десять.