Дин Кунц - Предсказание

Такой подход имеет научное название — солипсизм, и даже шеф-кондитер по пирожным, каким был я, слышал о нем: согласно этой теории, доказанным можно считать только существование собственного «я», индивидуального сознания со всеми его чувствами и желаниями. И Панчинелло не дано было увидеть себя ниточкой в едином полотне. Он полагал себя вселенной, а нас всех — своими фантазиями, которые можно убивать или оставлять в живых, в зависимости от его желаний, безо всяких последствий для нас или для него.

Такой образ мышления не начинается как безумие, но может к нему привести. Такой образ мышления начинается как выбор (это направление философии изучается в лучших университетах), и сделанный им выбор превратил его в более страшную фигуру, чем та, которой он мог стать, будучи всего лишь несчастным мальчишкой, сведенным с ума силой обстоятельств.

И я перепугался еще больше. Мы пришли сюда, надеясь тронуть его сердце, но теперь-то мне окончательно стало ясно, что ничего у нас не получится. Потому что наши уговоры воспринимались им как бормотание призрака, увиденного во сне.

Это был четвертый из моих пяти ужасных дней, и теперь я знал, почему он станет худшим из всех, уже пережитых мною. Нас ждал отказ, и отказ этот приговаривал нас к безмерным страданиям.

— Зачем вы сюда пришли? — спросил он.

Не в первый раз, когда я не находил нужных слов.

Лорри приходила на помощь. Она продолжала прикидываться, будто видит в нем жертву, а не монстра.

— Мы пришли, чтобы сказать тебе, что ты — настоящий и у тебя есть способ доказать это раз и навсегда.

— И что же это за способ?

— Мы хотим, чтобы ты спас жизнь нашей дочери. Ты — единственный, кто может это сделать, и это будет самым убедительным доказательством твоей реальности.

Из сумочки Лорри достала фотографию Энни и положила ее на стол перед Панчинелло.

— Миленькая, — к фотографии он не прикоснулся.

— Через два месяца ей исполнится шесть лет, — сказала Лорри. — Если она проживет так долго.

— У меня никогда не будет детей, — напомнил он нам.

Я промолчал. Один раз уже извинился за то, что так эффективно кастрировал его, пусть работу и завершил профессиональный хирург.

— У нее аденомиосаркома, — добавила Лорри.

— Звучит пугающе, — ответил Панчинелло.

— Это рак почек, — пояснил я. — Опухоли растут очень быстро, и если не обнаружить их на ранней стадии, распространяются на легкие, печень, мозг.

— Слава богу, диагноз поставили вовремя, — подхватила Лорри. — У Энни вырезали обе почки, потом провели курсы радио- и химиотерапии. Сейчас раковых клеток в ее организме нет.

— Это хорошо, — кивнул он. — Ни у кого не должно быть раковых клеток.

— Но сложность теперь в другом.

— Все это не столь интересно, как подмена детей.

Я не решался открыть рта. Чувствовал, что жизнь Энни висит на тоненьком волоске и одно мое слишком резкое слово может этот волосок оборвать.

Поскольку и он не продолжил свою мысль, заговорила Лорри:

— Теперь почек у нее нет, и ей делают гемодиализ, три раза в неделю по четыре часа.

— Шесть лет, — Панчинелло покачал головой. — Она не сможет ходить в школу или на работу. У нее будет масса свободного времени.

Я не мог решить, то ли ему просто наплевать на Энни, то ли хочется всласть поиздеваться над нами.

— Главная часть установки для гемодиализа — большой контейнер, который называется диализатором, — Лорри его словно и не услышала.

— У Шарлей могут возникнуть проблемы с законом за то, что она сделала? — спросил Панчинелло.

Дав себе слово, что ему ни при каких обстоятельствах не удастся вывести меня из себя, я ответил:

— Возможно, если мои родители подадут иск. Они этого не сделают.

— Диализатор состоит из множества крошечных волокон, через которые прогоняется кровь, — Лорри не сбивалась с курса.

— В принципе, я черных людей не люблю, но она, похоже, хорошая женщина.

— И там есть жидкость, очищающий раствор, который забирает из крови шлаки и избыток солей.

— Она, правда, толстая, — и Панчинелло говорил о своем. — И если подумать о том, сколько она должна есть каждый день, поневоле задашься вопросом, а вдруг она не похоронила младенца, а съела?

Лорри закрыла глаза. Дважды глубоко вдохнула.

— Так бывает крайне редко, но есть случаи, когда у пациентов, которым гемодиализ необходим, возникает аллергия на один или более компонентов очищающего раствора.

— Нет у меня предубеждения к черным людям. Они должны иметь равные права и все такое. Мне просто не нравится, что они не белые.

— Диализат, очищающий раствор, содержит много компонентов. И в организм с кровью возвращаются их микроскопические дозы, настолько малые, что обычно они не представляют собой никакого вреда.

— Не нравится мне, что ладони у них светлые, а руки темные. И подошвы стоп у них тоже светлые. Все равно что они натянули на себя вторую кожу, а вот на ладони и подошвы ее не хватило.

— Если врач прописывает диализат, который не очень хорошо справляется с очисткой или у пациента повышенная чувствительность к этому диализату, его состав можно скорректировать.

— Одна из причин, по которым я знаю, что мир создан не так, как следовало, это наличие в нем черных людей. Замысел удался бы куда лучше, если бы все люди в этом мире были белыми.

Возможно, сам того не понимая, он максимально близко подошел к признанию, что, по его разумению, мир — это сцена, иллюзия, созданная, чтобы обмануть его, а он — единственный элемент правильного мира.

Лорри посмотрела на меня. Лицо ее оставалось спокойным, но глаза сверкали от раздражения. Я кивнул, предлагая ей продолжить.

Понимал, что с каждой минутой наши шансы достучаться до него уменьшались, но если бы мы сдались, то лишили бы Энни последней надежды.

— И уже совсем редко, такие случаи единичны, выясняется, что у пациента сильнейшая аллергия на самые минимальные дозы компонентов, составляющих основу диализата, и подобрать состав, не вызывающий аллергии, невозможно. У Энни тот самый случай. Аллергическая реакция нарастает с каждой процедурой диализа и может привести к анафилактическому шоку.

— Господи, так отдай ей одну из своих почек, почему ты этого не сделаешь? — спросил он. — Твои почки должны ей подойти.

— Благодаря твоему отцу, — напомнила ему Лорри, — у меня осталась только одна почка.

Он повернулся ко мне:

— Тогда одну из твоих.

— Если бы я мог, то уже лежал бы на операционном столе, — ответил я. — Когда меня проверяли на совместимость, выяснилось, что у меня гемангиомы обеих почек.

— Так ты тоже собрался умирать?

— Гемангиомы — доброкачественные опухоли. С ними можно жить всю жизнь, но пересаживать такие почки нельзя.