Дин Кунц - Видение

— Я не могу вспомнить.

— Вы сможете вспомнить, если захотите.

— Нет. Честно. Я не могу. Не могу.

— Чего еще он хотел от вас?

Ощущение, что ее сдавили какие-то крылья, стало настолько невыносимым, что она с трудом дышала. Она слышала колебания воздуха в комнате — «ух-а-ух-а-ух-а-ух-а-ух-а-ух-а...»

Она встала и сделала несколько шагов по комнате.

Крылья держали ее.

— Что еще он заставлял вас делать? — повторил свой вопрос Каувел.

— Что-то ужасное, я даже не могу произнести.

— Какой-нибудь извращенный половой акт?

Ух-а-ух-а-ух-а-ух-а...

— Не просто секс, хуже чем секс, — ответила она.

— Что это было?

— Грязное. Мерзкое.

— Какого типа?

— За мной следили глаза.

— Глаза Митчелла?

— Нет. Не его.

— А чьи?

— Я не могу вспомнить.

— Можете.

Ух-а-ух-а-ух-а...

— Крылья, — проговорила она.

— Что? — не расслышал он. — Вы опять говорите очень тихо.

— Крылья, — сказала она. — Крылья.

— Что вы имеете в виду?

Она вся дрожала, тряслась. Она боялась, что ноги откажут ей. Она вернулась в кресло.

— Крылья. Я слышу их хлопанье. Я могу их чувствовать.

— Вы хотите сказать, что в домике Митчелла была птица?

— Не знаю.

— Может, попугай?

— Я не могу сказать.

— Постарайтесь вспомнить, Мэри. Не упустите эту мысль. Вы никогда раньше не упоминали о крыльях. Это важно.

— Они были везде.

— Крылья?

— Вокруг меня. Маленькие крылья.

— Подумайте. Что он делал с вами?

Минуту она хранила молчание. Давление начало постепенно ослабевать. Звук крыльев затих.

— Мэри?

— Все, — произнесла она наконец. — Больше я ничего не могу вспомнить.

— Есть путь, чтобы расшифровать ваши воспоминания, — сказал он.

— Гипноз, — отозвалась она.

— Он может помочь.

— Я боюсь вспоминать.

— Вы должны бояться не вспомнить.

— Если я вспомню, я умру.

— Это глупо, и вы это знаете.

Она откинула волосы с лица. Чтобы успокоить его, она изобразила на лице улыбку.

— Я больше не слышу шелеста крыльев. Я не могу чувствовать их. Нам не надо больше никогда говорить о крыльях.

— Мы обязательно будем говорить об этом.

— Я не буду говорить больше о крыльях, черт подери!

Она резко тряхнула головой. Она была удивлена и испугана собственной резкостью.

— По крайней мере сегодня.

— Хорошо, — сказал Каувел. — Договорились. Это не означает, что вам не надо говорить об этом.

Он снова начал протирать свои очки.

— Давайте вернемся к тому, что вы можете вспомнить. Бертон Митчелл бил вас?

— Думаю, да.

— Вас нашли в его домике?

— В его гостиной.

— И вы были жестоко избиты?

— Да.

— И потом вы сказали всем, что это сделал он?

— Но я не могу вспомнить, как это было. Я помню только боль, нестерпимую боль. Но только мгновение.

— А потом вы потеряли сознание. Вы потеряли сознание после первого удара.

— Так все говорили. Он, наверное, наносил мне удары, уже когда я была без сознания. Я бы не смогла долго противостоять ему. Я была маленькой девочкой.

— А ножом он пользовался?

— Я была вся порезана.

— Как долго вы пролежали потом в больнице?

— Более двух недель.

— Сколько швов вам наложили?

— Около сотни.

Салон красоты был наполнен запахами шампуня, одеколона и различных ароматических масел. Он мог бы также пахнуть женским потом.

На полу были разбросаны волосы. Они цеплялись за него, когда он начал насиловать ее.

Она отказалась как-то реагировать на него. Она ни откликнулась на его желание, ни стала ему сопротивляться. Она просто спокойно лежала. Ее глаза были похожи на глаза мертвой.

Он не ненавидел ее за это. За всю свою жизнь он никогда не требовал от женщин страсти. В первые несколько месяцев с новой любовницей агрессия и нежность во время полового акта были для него терпимы на короткое время, и он мог быть нежным. Но через несколько месяцев ему требовался страх. Только это доводило его до оргазма. Чем больше они боялись его, тем больше ему это нравилось.

Лежа на ней, он чувствовал, как сильно бьется ее сердце, подталкиваемое страхом. Это возбуждало его, и он начал двигаться быстрее и быстрее.

— Большая часть ударов Митчелла пришлась вам по голове, — сказал Коувел.

— Мое лицо было черно-синего цвета. Мой отец называл меня своей маленькой лоскутной куклой.

— Вы страдали от сотрясения мозга?

— Нет. От сотрясения нет. Абсолютно.

— А когда начались видения?

— Чуть позже, в том же году.

— Несколько минут назад вы спрашивали меня, почему вы избраны быть ясновидящей? Что ж, на самом деле, в этом нет ничего мистического. Как и в случае с Питером Хуркосом, ваш психический талант стал развиваться после серьезной травмы головы.

— Она была не очень серьезной.

Он перестал протирать очки, надел их и внимательно посмотрел на нее своими огромными увеличенными очками глазами.

— Как вы считаете, разве невозможно то, что сильнейший психологический шок мог стать причиной выплескивания необыкновенных психических возможностей, также как и серьезные травмы головы?

Она пожала плечами.

— Если вы не согласны с тем, что ваш талант — это результат физической травмы, то, может, вы признаете хотя бы, что это результат психологической драмы. Вы полагаете, это возможно?

— Возможно, — согласилась она.

— В том или ином случае, — произнес он, как бы очерчивая указательным пальцем границу между ними, — в любом случае, ваше ясновидение имеет свои истоки в истории с Бертоном Митчеллом, в том, что он сделал с вами и что вы не можете вспомнить.

— Может быть.

— И ваша бессонница имеет свои истоки в Бертоне Митчелле, и периодические депрессии. То, что он сделал с вами, является подсознательной причиной приступов тревоги. И я скажу вам, Мэри, чем раньше вы посмотрите этим фактам в лицо, тем лучше. И, если вы когда-нибудь разрешите мне провести сеанс гипноза, чтобы заставить вас вспомнить и провести вас по воспоминаниям, то больше вы не будете нуждаться в моей помощи.

— Я всегда буду нуждаться в вашей помощи.

Он вздохнул. Его загорелое, изрезанное морщинками лицо приняло то выражение, которое покорило ее, когда она встретила его на одном из приемов три года назад. Это было выражение ярости, но уверенности и надежности одновременно. Любой честолюбивый художник много отдал бы, чтобы уловить этот миг и запечатлеть его на своем полотне. Его немного отчужденная, но отеческая манера поведения заставила ее обратиться именно к нему тогда, когда снотворное стало ее единственным спасением.

— Если вам всегда будет нужна моя помощь, — ответил он, — значит, я совсем не помогаю вам. Как психиатр я обязан заставить вас найти силы, в которых вы так нуждаетесь, внутри себя.