Дин Кунц - Видение

— Твой брат любит тебя.

— Нет, не любит.

— Мэри, что за ужасные вещи ты говоришь!

— Я не виню Алана за то, что он не любит меня. Все его животные умирают по моей вине.

— Это не твоя вина.

— Ты знаешь, что это так. Но, даже если Алан любит меня, рано или поздно он бросит меня. И тогда я останусь одна.

— Рано или поздно ты встретишь человека, который полюбит тебя и женится на тебе.

— Может, сначала он и будет любить меня. Но затем и он покинет меня, как все. Мне нужна защита, чтобы я никогда не оставалась одна. Я хочу, чтобы много людей любили меня. Если меня будет любить много людей, они просто будут не в состоянии покинуть меня одновременно.

— Посмотри на часы. Мне пора идти.

— Папа, ты не можешь бросить меня.

— У меня нет выбора.

— Я нашла Элмо сегодня утром.

— Кота Алана?

— Я нашла его всего в крови.

— Где ты нашла его?

— В домике для игр.

— А другое животное?

— Кто-то разрезал его на кусочки.

— А Алан знает?

— Еще нет. Папа, он будет очень плакать.

— О Боже, бедный мальчик.

— Он возненавидит меня.

— Мэри... ты ведь не...

— Нет, папа, я никогда не смогла бы этого сделать.

— После того, что случилось на прошлой неделе...

— Но это была не я! Не я!

— Хорошо, хорошо! В таком случае это был сын Митчелла.

— Я бы хотела, чтобы миссис Митчелл покинула наш город.

— Сын Бертона Митчелла порезал Элмо. Алан не возненавидит тебя.

— Но это потому, что его отец из-за меня сел в тюрьму, он приходит сюда и убивает животных Алана.

— Алан поймет это, он не будет винить тебя.

— Алан еще злится на меня, потому что я бросила его черепаху в бассейн на прошлой неделе.

— Ты так и не объяснила, почему ты это сделала?

— Какой-то голос сказал мне сделать это.

— Ты заслуживаешь наказания за это, ты это знаешь. Это ведь черепаха Алана, а не твоя.

— Какой-то голос сказал мне...

— Кто сказал тебе?

— Какой-то голос...

— Мэри, иногда ты бываешь очень, очень странной.

— Не уезжай, и я буду хорошей.

— Я должен ехать.

— Я останусь совсем одна, если ты уедешь.

— Я должен ехать.

— Я останусь одна с крыльями.

— До свидания.

— Папа, крылья!

Уснувшая после принятия снотворного, Мэри перевернулась на другой бок, не чувствуя, что она одна в постели.

Он толкнул незапертое окно комнаты и проник внутрь совершенно бесшумно.

Он прошел через спальню, вышел в коридор и направился в гостиную. Эрика Ларссон сидела на высоком деревянном стуле спиной к нему. Она заканчивала маслом картину.

Ее черная кошка Саманта свернулась в клубок на невысоком кресле. Как только он показался в дверях, она подняла голову и уставилась на него своими желтыми глазами.

Комната была наполнена приятным ароматом. Совсем недавно Эрика поджарила себе немного попкорна.

Он подошел к ней совсем близко, когда она почувствовала его присутствие и обернулась.

— Ты? — сказала она.

Она была красива. Густые длинные светлые волосы. Бледное, почти прозрачное лицо. Огромные голубые глаза. Она была в джинсах и в футболке, сквозь которую проглядывались очертания ее грудей.

Она поднялась со стула.

— Что ты здесь делаешь?

Он не ответил.

Черная кошка предпочла ретироваться. Она спрыгнула с кресла и удалилась на кухню.

Он сделал еще один шаг в сторону Эрики.

Она отошла на шаг за высокий деревянный стул.

— Уходи.

Одним движением он отбросил стул в сторону.

— Чего ты хочешь? — спросила она.

Он достал нож.

— О нет, нет.

Она отпрянула к окну, выходившему на Тихий океан. Она протянула руки вперед, будто думая оттолкнуть его, если он приблизится к ней еще на шаг.

— Об этом узнает Мэри, — сказала Эрика.

Он промолчал.

— Мэри увидит, кто сделал это, — продолжала она.

Он подошел к ней вплотную.

— Она сдаст тебя в полицию. Она узнает!

Рассвет.

Черная кошка по кличке Саманта вышла из кухни, где она спряталась и уснула. Она зевнула и потянулась. Потом еще минуту она стояла с высоко вытянутой головой, прислушиваясь.

В доме спокойно. Только ветер шумел по крыше.

В конце концов Саманта прошла в гостиную.

Рождественская елка валялась на боку. Украшения были разбросаны по комнате, многие из них разбиты и растоптаны. Саманта подошла к разбитой статуэтке ангела и засунула в его голову свою лапу. Она попробовала языком рассыпанные леденцы. Она исследовала разбитое распятие, которое висело обычно над дверью гостиной. Она обнюхала разорванные джинсы и клочки футболки.

Наконец осторожно Саманта обошла тело Эрики Ларссон и попробовала языком кровь, как только что она пробовала леденцы.

Ночные кошмары заполнили ее сны. Часто снились страшные моменты ее детства. И в то утро обрывки снов витали над ней, держа ее в сильном нервном напряжении.

Обычно после душа, перед тем как одеться, она слегка увлажняла и щеткой укладывала волосы. Сотни тонких иголочек ласкали кожу ее головы, делая ей массаж. Сейчас же, смущенная своей обнаженностью, она бросила щетку, не закончив укладывать волосы.

Обычно она получала удовольствие, занимаясь своим туалетом обнаженной. Ей нравилось себя показывать, и она вполне допускала, что принадлежала к эксгибиционистам. (Смотри на меня, смотри на мою прекрасную грудь, на мои бедра, мои ноги, смотри, как они чисты и красивы. Я нравлюсь тебе, люби меня, люби меня.)

Она чувствовала, что, начиная день раздетой, она проникается сознанием легкости и свободы, которых ей хватает потом на целый день. Доктор Каувел говорил, что, возможно, она старалась доказать этим самой себе, что ее ночные кошмары не оставили в ней никакого следа, хотя сама она не видела в этой части его анализа никакой логики.

Временами Макс сидел молча, разглядывая ее наготу во время ее туалета. Он мог заставить покраснеть ее, заявив, что наблюдение за ней подобно «чтению прекрасной поэзии».

Но сейчас Макс был в душе. И не было никого в комнате мотеля, чтобы воспринимать ее как поэзию. И тем не менее, она чувствовала, что кто-то наблюдает за ней.

Задрожав то ли от страха, то ли от холода, она надела бюстгальтер и трусики.

Открыв стенной шкаф, чтобы достать слаксы и блузку, она увидела грязные ботинки Макса и заляпанный кровью пиджак. Пока она исследовала темно-красные пятна на его пиджаке, он вышел из ванной. Одним полотенцем он вытирал волосы, а другим обвязался вокруг бедер.

— Ты поранился? — спросила она.

— Я только принял душ.