Дин Кунц - Ангелы-хранители

В начале восьмого приехал Тревис. Он был очень красив в темном костюме.

На Норе было надето бесформенное синее платье и темно-синие туфли.

Он сказал:

— Я подожду.

— Подождешь?

— Не делай вид, что не понимаешь. Иди и переоденься.

Она сказала скороговоркой:

— Тревис, извини, это ужасно, но я пролила кофе на новое платье.

— Я буду ждать здесь, — сказал Тревис, проходя в гостиную.

— Целый кофейник.

— Поторопись. Столик заказан на семь тридцать.

Внутренне готовясь к насмешливому шепоту или даже к откровенному смеху ресторанной публики и убеждая себя в том, что, кроме мнения Тревиса, ее ничего не интересует, Нора поднялась в спальню и надела на себя платье от Дианы Фрайс.

Она пожалела, что испортила прическу, которую Мелани сделала ей пару дней назад. Может быть, с прической было бы лучше? Пожалуй, нет — было бы еще смешнее.

Когда Нора спустилась в гостиную к Тревису, Тревис улыбнулся и сказал:

— Какая ты красивая!

Ей так и не довелось узнать, соответствует ли кухня знаменитого ресторана его репутации: она не притронулась к еде. Позднее Нора даже не могла как следует вспомнить внутреннее убранство заведения, хотя лица некоторых посетителей — включая актера Джина Хэкмана — она, казалось, запомнила на всю оставшуюся жизнь, так как была уверена, что они весь вечер смотрели на нее с удивлением и отвращением.

В середине ужина, явно чувствуя ее неловкость, Тревис поставил на стол свою рюмку и, наклонившись к Норе, тихо сказал:

— Ты действительно выглядишь замечательно, Нора, хоть ты и думаешь иначе. И если бы ты была поопытнее в таких делах, то заметила бы: большинство мужчин здесь, в зале, глядят на тебя с интересом.

Но Нора знала правду и была готова смотреть ей в глаза. Если мужчины и обратили на нее внимание, то совсем не потому, что она им нравилась. Когда индюк с фальшивыми перьями на заднице выдает себя за павлина, это, конечно, привлекает всеобщее внимание.

— Без всякой косметики, — заметил Тревис, — ты выглядишь лучше, чем любая из присутствующих женщин.

Отсутствие косметики. Еще одна причина, почему они все смотрят на нее. Когда женщина надевает платье за пятьсот долларов и идет в дорогой ресторан, она использует все средства: губную помаду, карандаш для глаз, крем-пудру, румяна и Бог знает что еще для того, чтобы максимально улучшить свою внешность. А Нора даже и не подумала об этом.

Шоколадный мусс, поданный на десерт, был, конечно, восхитителен, но во рту у Норы он имел вкус библиотечного клея и застревал в горле.

Они с Тревисом в последние две недели много беседовали, и оказалось, что им на удивление легко говорить о самых сокровенных чувствах и мыслях. Она узнала, почему, несмотря на привлекательную внешность и относительный материальный достаток, он одинок, а он узнал, почему она о себе такого неважного мнения. Когда Нора уже начала окончательно давиться десертом и стала умолять Тревиса отвезти ее домой, он вполголоса сказал:

— Если на свете есть справедливость, то Виолетте Девон должно быть сейчас особенно жарко в аду.

Шокированная его словами, Нора произнесла:

— Нет, что ты! Она была не такая уж плохая.

Всю дорогу он молчал в задумчивости.

Прощаясь с Норой у двери ее дома, Тревис взял с нее обещание: она встретится с Гаррисоном Дилвортом, который был адвокатом ее тетки, а теперь занимался делами Норы.

— Из того, что ты рассказываешь мне, — сказал Тревис, — становится ясно: он знал твою тетку лучше, чем кто бы то ни было. И готов поспорить на что угодно: он может сообщить о ней кое-что, после чего она перестанет давить на тебя с того света.

Нора сказала:

— Я не думаю, что существуют какие-то мрачные тайны в отношении тети Виолетты. Она была тем, чем была, и не более того. На самом деле это была очень незамысловатая женщина. И грустная.

— Грустная, как же, — сказал Тревис.

Он заставил ее пообещать, что Нора договорится о встрече с Гаррисоном Дилвортом.

Когда она поднялась в спальню, то вдруг поняла, что ей не хочется снимать платье. Весь вечер Нора мечтала сменить этот наряд, поскольку чувствовала себя одетой в карнавальный костюм. Но теперь, когда смущение и неловкость остались позади и проведенный вечер будил в ней теплые воспоминания, она хотела продлить их. В этот вечер, как сентиментальная школьница, Нора заснула в платье стоимостью в пятьсот долларов.

Контора Гаррисона Дилворта была отделана со всей тщательностью, для того чтобы вызывать у клиентов чувство респектабельности, стабильности и надежности. Прекрасные дубовые панели. Тяжелые темно-синие шторы, свисающие с латунных карнизов. Полки, набитые книгами по юриспруденции в кожаных переплетах. Массивный дубовый письменный стол.

Сам адвокат представлял собой достойный удивления гибрид из Достоинства, Неподкупности и... Санта-Клауса. Высокий, плотный мужчина, с густой седой шевелюрой, миновавший семидесятилетний рубеж, но все еще работавший полную неделю, Гаррисон Дилворт имел слабость к костюмам-тройкам и галстукам приглушенных тонов. Несмотря на многолетнюю жизнь в Калифорнии, его чистое произношение и изысканная речь указывали на то, что он вырос и получил образование в высших слоях общества на Восточном побережье. В то же время глаза у него были веселые, а улыбка добрая, совсем как у Санта-Клауса.

Он не стал отгораживаться от них шириной своего письменного стола, а сел рядом с Норой и Тревисом в удобные кресла вокруг кофейного столика, на котором находилась большая низкая ваза.

— Я не знаю, что вы хотите от меня узнать. У меня нет никаких секретов про вашу тетю. Так что если вы ждете, что я открою вам мрачную тайну, которая перевернет вашу жизнь...

— Я знаю столько же, сколько и вы, — сказала Нора. — Извините, что побеспокоили вас.

— Подожди, — прервал ее Тревис. — Дай мистеру Дилворту договорить. Адвокат сказал:

— Виолетта Девон была моей клиенткой, а адвокат обязан оберегать тайны своих клиентов даже после их кончины. По крайней мере я так думаю, хотя некоторые представители моей профессии придерживаются другого мнения. Однако, поскольку я имею дело с ближайшей родственницей Виолетты и ее наследницей, я полагаю, что мне нечего скрывать — еще и потому, что никаких секретов нет. Кроме того, я не вижу никаких моральных запретов против того, чтобы высказать вам свое собственное мнение о вашей тете. Даже адвокатам, священникам и докторам позволяется иметь свое мнение о других людях. — Он глубоковздохнул и нахмурился. — Я всегда не любил ее. Считал ее ограниченной, эгоистичной женщиной, к тому же душевно неуравновешенной. А методы воспитания, которые она применяла к вам, Нора, можно назвать преступными. Не в смысле уголовного права, а в чисто человеческом смысле. И жестокими.