Ирина Муравьева - Купец и русалка [litres]

– Как яблоки падали? Парни как яблоки? – спросила она.

– Да, яблоки, яблоки! – Черт завертелся. – Вон яблоки в церкву несут. Сегодня ведь яблоки благословляют! А запах ты чувствуешь?

– Чувствую запах. – Она говорила безжизненно, медленно. – Да как не почувствовать?

Черт быстро ударил её по лицу.

– За что? – прошептала она без враждебности.

– За то! Ишь лазури в глаза напустила! Напрасно стараешься! Не червь дождевой, из могилы не выползешь!

– Какая могила? – Она усмехнулась. – Мы с девушками ведь живем под водой. У нас женихи, хороводы, веселье…

Они помолчали.

– Ну, хватит болтать. – Черт вытер ладонью струящийся пот. – Всего меня разволновала, глазастая. И я не железный, и мне достаётся. Вы здесь веселитесь, а мы там работаем. Проведал сегодня купчину. Лежит. Небритый, немытый, воняет, как рыба.

– Тоска, – прошептала русалка. – Понятно.

– Тоска – это, милая, то, что в душе. А нету души, так чего там: понятно?

– Зачем он тебе?

– Мне: зачем? А тебе? Ведь ты же просила: «Найди женишка!» Привел, познакомил, слюбились, сошлись. Осталось одно: зазвать в реку, и всё! Теперь она губы кривит: «А зачем?» Вот ты мне теперь объясни: «А зачем?»!

Черт был очень зол.

– В конце концов, я мог другого найти! А этот пусть жил бы себе как живёт! Но ты ведь желала какого получше! Сама же канючила: «Мне, чтобы добрый и чтобы с ним слово сказать можно было… Пьянчужку пустого сюда не води, сказала: «Не выплыву, значит, не выплыву!»

– От слабости я говорила, от скуки. Ведь год почти без мужика. Сам подумай!

– А я там без бабы четыреста лет! А может, и больше. У нас по уставу нельзя, чтобы часто. Еще ждать и ждать! К тому же нам и выбирать не приходится. Какую пришлют, с той и будет любовь.

По мосту, впряженная в пару больших лошадей, проехала чья-то коляска, и мост еще долго и мерно дрожал от этого грохота.

– А кто там проехал? – спросила русалка. – Наверное, архиерей.

Черт не успел ответить, потому что в плотном сумраке выросла знакомая широкоплечая фигура Хрящева.

– Пришел! – прошептала она. – Сгинь пока! Сама буду с ним говорить, без тебя.

– Тебе волю дашь, ты совсем обнаглеешь, – обиделся черт. – Уйти не уйду, но мешать вам не буду.

Он сменил облик, и теперь в метре от воды чернела мокрая коряга. На самом верху её дерзко торчали упрямые рожки, а корень, закрученный, словно восьмерка, похож был на хвост. Растерзанный, без пиджака (на рубашке темнели какие-то пятна!) купец, от которого и в самом деле попахивало несвежей рыбой, вырос прямо перед лежащей на песке русалкой. Она торопливо пригладила волосы.

– Здорово! – сказал хрипло Хрящев.

– Пришел попрощаться? – спросила она.

Беда в том, что некоторые женщины знают, что именно нужно сказать мужчине и как именно сказать. На моей памяти есть несколько таких женщин. Одна, например, приручила к себе простого человека, таксиста по образованию, тем, что называла его Албертом – не Альбертом, подчеркиваю, а Албертом, хотя он был просто Максимом, – и это так действовало как магнит. Как только Максим, пославший по матери всех пассажиров и выпивший пива в ларьке, улавливал ухом, что дама, высокая, с напудренным лбом, всегда в кружевных, ярко-белых перчатках, к нему обращается: «Алберт, друг мой…», так он окончательно преображался. Таскался за нею везде вроде пуделя, духами душился. Хотя вечерами, когда возвращался к себе на Басманную, любил закусить на газете селедочкой и водочки выпить, чтоб крепче заснуть.

Русалка попала в самую точку. Не скажи она «пришел попрощаться», Хрящев начал бы обмусоливать необходимость предстоящей разлуки, как это часто делают нерешительные и безвольные, хотя очень мягкие сердцем мужчины. А тут: растерялся, как будто красивая, покорная женщина его этим тихим вопросом унизила. Взыграла в нём гордость.

– Зачем попрощаться? Пришел обсудить…

– Да что обсуждать? Нечего обсуждать.

Купец быстрым горячим взглядом окинул её всю. Солнце почти совсем зашло, и только самый прозрачный, бледно-розовый огонь его еще угадывался вдалеке. Лежащая хрупкая и серебристая русалка ничуть ни на что не сердилась, не требовала, она отпускала его в этот город, к жене и родне, в этот звон колокольный, во всю эту душную, вялую скуку, откуда ему так мечталось сбежать. Он заметил, что плечи её и руки трогательно похудели и нос заострился, а все эти формы телесные, о которых недавно напомнил чёрт, уже не возбуждали того страстного желания, как раньше. Зато он теперь не боялся её. Проснулась какая-то нежная жалость к её этой слабости, странности. Она на земле-то не выживет: рыба! Он сел рядом с ней на песок и взял её за руку. Её очень белые хрупкие пальцы немного дрожали.

– Болеешь ты, что ли? – спросил купец Хрящев.

– А может, болею, – сказала она, сверкнув своей ярко-жемчужной улыбкой. – У нас там, на дне, вроде и не болеют. Какой толк болеть? Всё равно не помрешь.

– Завидую. – Он покрутил головой. – Вот людям бы так!

– Зачем? – удивилась она.

– Как зачем? Когда твоя жизнь никогда не закончится? Ведь это же времени сколько, подумай!

– На что тебе время?

Купец растерялся.

– С тобой бы побыл. Потом все дела со складами устроил, потом…

Он запнулся.

– Да вот она, Я, – усмехнулась русалка. – А эти склады… Всё равно разворуют.

– Жена на сносях, – сказал он откровенно. – Любить – не люблю, а живой человек. В подушку уткнётся и плачет, и плачет. Иной раз прибить даже хочется, веришь?

– Ну, так и прибей, – засмеялась русалка. – Чего долго ждать? Тихо станет, спокойно.

Хрящев покосился на неё окровавленным от бессонницы и переживаний глазом. Она всё смеялась.

– Ну, ладно, шути, – и сам засмеялся густым влажным смехом. – Шути, мне не жалко.

– А ты со мной не говори про жену, – сурово и тихо сказала она. – Забыл, что ли, кто я тебе, али как?

Тут Хрящев смутился. Голос её, только что точь-в-точь похожий на голос той птицы, которая так взволновала его в саду вчера утром, окреп вдруг и стал сильным, властным. Глаза заблистали. Она крепко сжала в руке его жестковатую толстую руку.

– Зачем на тебе здесь кольцо? А? Маркел Авраамыч?

– Так это ж венчальное… – Он растерялся. – Куда ж его деть?

– Как куда деть? А в реку!

И быстро стащила зубами кольцо.

– Последний раз видишь! Прощайся с колечком!

Взмахнула и быстро закинула в воду.

– У нас золотые там водятся рыбки. Понравится, может, какой подберёт.

– А дома-то что я скажу? Ведь заметят.

– А разве ты хочешь домой возвращаться? Ведь сам же сказал, что со мной хочешь быть.

По её покрасневшему лицу Хрящев понял, что она нисколько не шутит. Опять обжигала её красота, опять стали волны блестеть, словно масло: ушло, значит, солнце, всходила луна.