Диана Сеттерфилд - Пока течет река [litres]

– Прямо-таки писаный красавчик! – рассказывала повитуха. – И кто бы мог подумать? Это самый прелестный ребенок из всех, кого я принимала!

А со временем и прочие смогли убедиться в ее правоте. Армстронг разъезжал верхом в окрестностях фермы, пристроив ребенка перед собой, и все они его видели: легкие светлые кудряшки, миловидное личико и улыбка настолько ангельская, что просто невозможно было не улыбнуться в ответ.

– Пусть зовется Робертом, – сказал Армстронг. – Как и я.

Так его и окрестили, а в малолетстве называли Робином. Мальчик рос, но уменьшительное имя Робин пристало к нему прочно – к тому же так удобнее было различать отца и сына. За ним последовали другие дети, девочки и мальчики, все как на подбор здоровые и бодрые. У одних кожа была потемнее, у других посветлее; были и почти совсем белые, но никто в такой степени, как Робин.

Армстронг и Бесси были счастливы. Им удалось создать счастливую семью.

Во второй половине марта настал день весеннего равноденствия. Свет сравнялся с тьмой, день и ночь были идеально сбалансированы, и даже людские дела на короткое время пришли в благополучное равновесие. Река была полноводной – в равноденствие реки всегда полноводны.

Воган пробудился первым. Было уже позднее утро – они проспали перекличку птиц и предрассветные сумерки, и теперь в щель между шторами пробивался дневной свет.

Хелена рядом с ним еще спала, закинув руку за голову поверх подушки. Он поцеловал нежную кожу на внутренней стороне ее предплечья. Не открывая глаз, она улыбнулась и прижалась к его теплому боку. Она все еще была нагой после ночи любви. В последние дни они переходили от наслаждений ко сну и от сна обратно к наслаждениям. Его рука под простыней нащупала ее ребра, скользнула по изгибам груди и бедра. Она пальцами ноги пощекотала его ступню…

Какое-то время спустя он сказал:

– Поспи еще часок, если хочешь. Я сам ее покормлю.

Она кивнула, улыбнулась и вновь закрыла глаза. Теперь они оба могли спать подолгу, часов по девять-десять подряд, добирая свое после двух лет бессонницы. И все это благодаря девочке. Это она изменила их ночи, изменила в целом их брак.

Воган и девочка завтракали в компанейском молчании. Когда за столом присутствовала Хелена, она без конца обращалась к девочке, но Воган даже не пытался с ней заговорить или как-то привлечь ее внимание. Он намазывал ее тост маслом и клал сверху толстый слой джема, а она следила за каждым его движением. Ела она сосредоточенно, занятая какими-то своими мыслями, пока часть джема не свалилась с края тоста на скатерть. Она быстро взглянула на Вогана – не заметил ли он эту оплошность. Ее глаза – которые Хелена называла зелеными, а он считал голубыми и глубина которых не поддавалась измерению – встретились с его глазами, и он ответил легкой, доброй, ободряющей улыбкой. Ее губы, в свою очередь, мимолетно раздвинулись, и, хотя такое уже случалось и раньше, его сердце вздрогнуло от неожиданности.

То же самое происходило с ним всякий раз, когда девочка обращалась к нему за поддержкой. Абсолютно бесстрашная на берегу реки, она чувствовала себя неуверенно в любой другой обстановке. Ее могли напугать стук подков по мостовой, громко хлопнувшая дверь, попытка слишком фамильярного незнакомца потрепать ее по щеке, выбивание пыли из ковров – и в таких случаях она оглядывалась на Вогана. В любой непривычной ситуации она тянулась именно к нему с молчаливой просьбой взять ее на руки и защитить от возможной опасности. Два года назад он не смог защитить Амелию, и сейчас это воспринималось им как второй шанс. Каждое такое «спасение» по крупицам возвращало ему веру в себя.

Девочка по-прежнему не разговаривала, часто бывала рассеянной, иногда – апатичной, и все же ее присутствие радовало Вогана. Сто раз на дню он сравнивал настоящую Амелию с этой девочкой или эту девочку – с настоящей Амелией. В результате между ними сформировалась настолько прочная связь, что он уже не мог думать об одной из них отдельно от другой. Они стали как бы двумя сторонами одной и той же мысли.

Пришла служанка убирать посуду.

– В половине одиннадцатого придет фотограф, – напомнил ей Воган. – Первым делом надо будет подать кофе.

– Сегодня еще должна прийти медсестра – для нее тоже приготовить кофе?

– Да, кофе для всех.

Служанка с некоторым беспокойством посмотрела на спутанные после сна волосы девочки.

– Может, мне причесать мисс Амелию перед фотографированием? – неуверенно предложила она.

– Предоставим это миссис Воган, когда она проснется.

На лице служанки отразилось облегчение.

У Вогана было намечено еще одно дело, с которым он хотел разобраться до прибытия фотографа.

– Пойдем, малышка, – сказал он.

Взяв ее на руки, он переместился в гостиную, сел за письменный стол и пристроил девочку на коленях так, чтобы она могла смотреть на сад за окном.

Потом взял фотографию, на которой были изображены Амелия, Хелена и он сам.

После появления в их доме этого ребенка его страх перед воспоминаниями – прежде столь сильный, что он намеренно старался забыть лицо своей дочери, – несколько уменьшился. Временами у него возникало такое чувство – игра фантазии, конечно же, – будто Амелия смотрит на него откуда-то издалека и ждет, что он встретится с ней взглядом. Через ужасающую пропасть между ними. Но сейчас, когда момент проверки настал, задача уже не казалась такой трудной, как он думал вначале.

Он повернул снимок лицевой стороной к себе и вгляделся в него сквозь пряди растрепанных волос девочки.

Традиционная композиция для семейных фото. Хелена с Амелией на коленях. Воган чуть позади них. Сознавая, что малейшее движение лицевых мышц может привести к повторению всей процедуры, к недопустимой потере времени, денег и усилий, Воган так напряженно смотрел в объектив, что незнакомым людям его вид мог бы показаться угрожающим, а тем, кто его знал, – комичным. Хелена так и не смогла подавить улыбку, но сохраняла ее неизменной на протяжении фотосъемки, и камера смогла запечатлеть ее красоту во всех подробностях. А у нее на коленях сидела она: Амелия.

На снимке размером три на пять дюймов лицо его дочери вышло крошечным – даже меньше ногтя на большом пальце вот этой живой девочки. Ко всему прочему она не смогла просидеть смирно необходимые фотографу секунды. Слегка смазанные черты придали ей некую универсальность, и сейчас в этом лице легко можно было найти сходство как с девочкой у него на коленях, так и с его дочерью, образ которой он так долго старался забыть. Должно быть, она шевелила и ногами: они также получились нечеткими, какими-то бескостными, как у парящего в воздухе привидения. Платьице на ее маленьком теле по краям размылось вплоть до прозрачности, напоминая пену, в которой совсем затерялись ее руки.