Алиса-Наталия Логинова - Поезд приходит в город N

— Хм, — снова сказал он неопределённо. — Неожиданно. Туристы тут редкость.

— Да, — согласилась Люся и объяснила подоплёку приезда.

— Однако! — мужчина-Бонифаций повертел трубку в ладони, озвучил цену, забрал люсины деньги и исчез в задверной тьме, однако вскоре появился вновь, щегольски одетый в светло-коричневый костюм с жёлтым галстуком в синий горох. На голове у него была чёрная мушкетёрская шляпа, из-под которой во все стороны торчали завитки; в руке — трость-зонт.

— Когда у вас поезд? Не бойтесь, успеем, — тут же махнул он рукой, и бодро зашагал, помахивая зонтом, через двор и далее на улицу, полную луж и очереди из бабушек в местное отделение сбербанка. Люся, оббегая лужи, прыгала за ним; таким макаром они прошли буквой Z несколько улиц и вышли через арку в окружённый малоэтажными домами дворик.

— Китайцы! — провозгласил Бонифаций, махнув по сторонам зонтом. Двор действительно был заполнен китайцами, преимущественно китаянками, которые загудели, завидев экскурсантов, и притащили Люсе тарелку с едой.

— Это манты, — пояснила Люсе жизнерадостная китаянка лет шестнадцати в кружевном красном передничке. Вокруг китайцев во всём дворе прямо на стенах были развешаны драматических цветовых сочетаний картины, а на бельевой верёвке на прищепках свисали фотографии.

— Арт-объект! Художественное пространство! Креатив! — важно сказал Бонифаций и стащил у Люси мант. Второй Люся съела сама, разглядывая фотографию, на которой было что-то среднее между марсианским пейзажем и кожей на ноге в макросъемке.

Доев, Люся попыталась что-то понять в происходящем, но китайцы широко улыбались и говорили по-китайски, а Бонифаций, наевшись, снова призывно махнул зонтом:

— Труба зовёт!

Труба, оказывается, звала в прямом смысле: побегав за Бонифацием ещё минут тридцать по улицам и улочкам, Люся поднялась в непримечательный внешне дом на восьмой этаж и через такую же непримечательную дверь попала в «Музей Трубы», он же — тайный бар.

— Позвольте! — поднял указательный палец владелец «Трубы», мужчина лет сорока с бородой в форме лопаты, в которую были симметрично вплетены три ромашки. Он стоял за стойкой, на которой было дизайнерски написано «Всем труба», и протирал стаканы. — Позвольте! Мы не бар! Здесь происходят дегустации лучшего алкоголя мира и свежайшего крафтового пива, домашнего и дикого — только для тех, кто понимает! А бар — что такое, в сущности, бар? Место пьянки, попойки, пошлости…

— А-а-а, — понятливо кивала Люся, присевшая на барный стул в виде дымохода и стратегически пригнувшаяся от раструба трубы, свисавшей с потолка. Такая же труба упиралась Бонифацию в шляпу, но тот, не обращая на это внимания, дегустировал что-то с названием «Пропажа 757». Люся сделала глубокий вдох и присоединилась к тем, кто понимает.

Часа через два она поняла очень многое и готова была понимать дальше, но Бонифаций, залив в себя очередное нечто с названием «Горячая страстная улитка», решительно поднялся со стула и бесцеремонно сдёрнул Люсю за собой:

— Экскурсия!

— Ох, — вздохнула Люся, но послушно выползла на свежий воздух. На душе у неё было весело и пьяно, город Краснопуповск резко набирал очки.

— Еда! — перечислял Бонифаций, хаотично размахивая зонтом одной рукой, а второй придерживая норовящую уйти в клумбу Люсю. — Вода! В смысле — питье! Да. Теперь что?

— Что? — пискнула Люся, обходившая лужу по куску сохранившегося бордюра.

— Культура!

— Культура была, — поправила его Люся, — арт-объект.

Он остановился. Затем продолжил:

— Тем более! Значит, что? Архитектура!

Ещё через неизвестно сколько времени солнце начало подумывать о закате, Люся начала трезветь, а Бонифаций вывел её к заброшенному зданию в крапивных кустах. Понять изначальную сущность его уже было нельзя — все три этажа изнутри и снаружи выглядели так, словно именно тут проходил финал на лучшее граффити мира. Снаружи зеленоволосый Джокер, оскалившись, смотрел на огромного Чеширского Кота, плывущего над игральными картами, которые на проверку оказались оконными проёмами третьего этажа. Ниже вор с мешком денег забирался в окно, спасаясь от разъярённого Скруджа. Внутри одну из стен полностью занимала балерина в полумаске, перламутровой пачке и с катаной, а одна из комнат была настолько чёрно-белая, что было неясно, где кончаются стены и начинается пол или потолок. Это была обманка, иллюзия, игра со зрением и восприятием, как и пол с реалистичными трещинами и провалами — реалистичными настолько, что Люся, всё понимая умом, всё же обошла глубокую яму, на дне которой поблескивали жестяные банки колы, по стеночке.

— Как книжки! — неожиданно сказал Бонифаций, тыкая зонтом в оконный проём, где виднелся кусок мусорки у березки. — Раньше были популярны. Если долго смотреть в одинаковые узоры, увидишь картинку.

— Стереокартинки, — подсказала Люся. У неё тоже были такие, но к чему он это сказал, она не поняла. Из-за этого она немного почувствовала себя глупой, а ей это не нравилось. А из-за остатков спиртного в организме не понравилось ещё сильнее, так что она повернула на выход — ну или туда, где, по её представлениям, он был.

Там играла гармонь. Люся похлопала ресницами.

— Пляшут! — настиг её Бонифаций и поправил шляпу так, что она слегка съехала на одно ухо.

Действительно, плясали. В самом неподходящем для этого месте, на зарастающем травой пустыре перед заброшенным зданием, со стены которого таращился Ленин в костюме киборга и с джедайским мечом наперевес. Плясали бабушки, их внуки и внучки и пара бодрых дедушек; конец пустыря отвоевали подростки на скейтбордах. Солнце кралось, кралось и, наконец, стало забираться за ветки деревьев, отчего вся сцена перед люсиными глазами окрасилась в ярко-оранжевые тона. Гармошка смолкла, бабки, уморившись, разошлись; и тут стоявший сбоку паренёк, похожий на старательного студента-первокурсника, вытащил саксофон и заиграл, медленно и красиво, словно выступал на сцене в каком-нибудь ресторане во фраке и галстуке, а перед ним под медовым светом люстр в объятиях кавалеров изысканно покачивались дамы, поблескивая в такт украшениями.

Эта картина так заворожила Люсю, что ей стало обидно возвращаться к реальности: танцевали толстые тётечки в цветастых блузах, редкие лысеюще-плешивенькие дядечки пропитого вида, танцевали дети, подпрыгивая бодрыми козликами, бабушки, покачиваясь в объятиях друг друга, а в ещё одних объятиях перетоптывался с ноги на ногу дед в видавшем виды пиджаке. На всё это падали полосы оранжевого света, пока деревья не начинали шевелиться, шелестеть, и тогда полосы начинали виновато путаться под ногами и лезть в чужие причёски. Пахло весной и немного лаком для волос — это рядом с Люсей остановилась отдышаться дамочка лет пятидесяти с причёской из модного лет тридцать назад журнала «Работница».