Лорет Энн Уайт - Утонувшие девушки

Перестав качаться, мать вгляделась в Энджи, словно не узнавая. Взгляд у нее блуждал, действительность мешалась с фантазиями.

– Ты кто? – спросила мать слегка заплетающимся языком. – Мы знакомы?

– Я Энджи.

– Энджи? – Мать недоуменно нахмурилась. Затем медленная, печальная улыбка сморщила щеки: – У меня когда-то была маленькая дочка по имени Энджи. Прелестная малышка, чудесный ребенок. А потом ее… не стало. – Застонав, она снова принялась раскачиваться. Лицо исказилось, пальцы вцепились в подлокотники. Стон становился громче, а качания все сильнее.

Энджи подалась вперед и накрыла руку Мириам своей ладонью, замедлив движения кресла.

– Мам, все в порядке, я здесь.

– Ее вернули ангелы. Ей еще не пришел срок, вот они ее и вернули.

– Кого? Ты о ком говоришь, мам?

– Об Энджи.

Стылый ужас холодной струйкой просачивался внутрь.

– Какой срок-то не пришел? – спросила Энджи.

– Ну предел жизни. Ангелы ошиблись – ей еще рано было уходить к Господу, вот ее и вернули… – Мириам перестала раскачиваться. – В Италии, в сочельник. Я тогда пела в большом соборе… Такой красивый собор… Вот что значит предопределение… – Прикрыв глаза, мать тихо запела молитву, странно знакомую, хотя Энджи не понимала откуда. От страха у нее зашевелились волосы.

– О каком соборе идет речь?

– Шел снег, – тихо продолжала Мириам. – Ее нашли в ангельской колыбели, как божественного младенца в яслях…

– Мам, погляди на меня, пожалуйста.

Мать открыла глаза, и в них мелькнуло недоумение:

– Кто ты? Я… я тебя знаю…

Энджи нежно улыбнулась, однако сердце учащенно билось, и кожа стала липкой от пота.

– Я тебя тоже знаю, – сказала она, сжав мамины руки. – Напомни, кто ты? – спросила она для проверки.

Мать немного посидела, задумавшись.

– Я – мама Энджи. У меня прелестная малютка.

Энджи была тронута до глубины души.

– Все верно.

– А ты ее знаешь?

– Знаю.

Мириам успокоилась и словно ушла в себя. Лицо стало безмятежным. Закрыв глаза, она снова запела мягким меццо-сопрано:

– Ave, Maria, gratia plena…

Энджи сглотнула, не понимая, почему от ужаса сжимается сердце.

Мать снова начала медленно раскачиваться.

– Dominus tecum…

– Мам!

– Benedicta tu in mulieribus…

– Мама!

– Et benedictus fructus ventris…

Энджи охватила паника. Нужно бежать отсюда. В ушах снова зазвучал женский голос. Женщина кричала на каком-то чужом языке, однако Энджи ее почему-то понимала:

– Утекай, утекай! Вскакуй до шродка, шибко! Шеди тихо!

– Я… я еще вернусь, – сказала Энджи, ища глазами выход. – Я приеду, как только смогу. В следующий раз тебе уже будет лучше. – Нагнувшись, она быстро поцеловала мать в щеку и чуть не бегом кинулась к двери. Что за черт? Мэддокс ждал ее на парковке «Маунт Сент-Агнес» с работающим мотором.

Рванув пассажирскую дверь, Энджи плюхнулась на сиденье.

– Спасибо, что дождался, – буркнула она.

– Господи, ты меня напугала! – засмеялся он. – Я и не увидел, как ты подошла. Думал, ты вон оттуда появишься.

Энджи пристегнулась, не глядя на него.

– Все нормально?

Энджи вытерла рот.

– Да, все отлично. – Она повернулась, скроив деловую мину: – Собаку отвез?

Мэддокс пристально смотрел на нее. Энджи почти с вызовом выдержала оценивающий взгляд. Что-то невысказанное нарастало между ними. Наконец Мэддокс ответил:

– Отвез.

И тронул машину с места.

По дороге в отделение он сказал:

– Мне только что звонил Базьяк. Лео и Хольгерсен нашли квартиру Хокинг – там все чисто.

– В смысле – чисто?

– Одиннадцать дней назад Хокинг якобы позвонила и предупредила, что съезжает. Приезжали люди из компании перевозок и вывезли мебель и вещи.

– Значит, одиннадцать дней назад она была жива?

– Или кто-то позвонил от ее имени насчет прекращения аренды. Хольгерсен с Лео вроде бы нашли ее дантиста. – Он поглядел на Энджи. – Догадайтесь, как его зовут?

– Ну? – спросила она, неотрывно глядя на него.

– Джон Джекс! Правда, пишется замысловато, на французский лад.

– Так что, он и есть бойфренд Драммонд?!

– У доктора Джекса имеется сынок, Джон Джекс-младший, двадцати двух лет. Лео с Хольгерсеном покопались в биографии Джекса-старшего. Он – член правления загородного клуба «Оук Бей» и неоднократно попадал в поле зрения полиции за связи с организованной преступностью. Отмывание денег, уклонение от уплаты налогов и попытка подкупа судьи. Но от всех обвинений он отбился. В прокуратуре его называют Тефлоновым Джоном.

Энджи тихо присвистнула.

– Значит, дантист с сынком могут оказаться ниточкой, соединяющей наших мертвых девочек, Грейси и Фейф.

– Дальше – больше: репортерша из «Сан» Мерри Уинстон оказалась у квартиры Фейф Хокинг одновременно с Лео и Хольгерсеном. Опять ей кто-то слил информацию о личности и адресе нашей утопленницы! – Мэддокс снова поглядел на напарницу. – Что ты думаешь об этой утечке? Неужели кто-нибудь из нашего управления?

– Если из нашего, тогда у него нешуточный личный интерес, – отозвалась Паллорино. – Он хочет либо убрать кого-то из руководства, либо по-крупному подставить полицию Виктории.

– Не обязательно он, может статься, что и она.

– В смысле?!

– В самом прямом.

– Ты думаешь, это я?!

– Ты же не единственная женщина в столичной полиции, Паллорино.

От Энджи пахнуло волной такого гневного жара, что в салоне стало душно.

– Я – единственная женщина с информацией по этому делу!

– Не могу согласиться. Существует технический персонал, члены семей и интимные связи. В семейном кругу даже копы бывают болтливы. Нравится это тебе или нет, но так обстоят дела.

Энджи промолчала. Тишину нарушали лишь звуки «дворников» и тихий гул обогревателя.

– Ты-то мне доверяешь? – тихо спросила она.

– Напарнику необходимо доверять. – Мэддокс украдкой взглянул на нее. – Напарник прикрывает твою спину.

В оперативном штабе было жарко и пахло по́том, сырой одеждой и табачным дымом, въевшимся в ткань и мокрые волосы. Добавьте к этому чесночный, сырный, дрожжевой и колбасный запах от пиццы, пятнами пропитавшей картонные коробки, и станет понятно, отчего Энджи замутило. Она налила себе холодной воды и села поближе к белой доске. Странные речи матери не шли из головы. И эта молитва – вроде бы прекрасная похвала Деве Марии… Еще в коридоре Энджи нашла в телефоне перевод с латыни: «Радуйся, Мария, Царица Небесная, Господь с тобою. Преблагая и Всемилостивейшая владычица, услышь меня, грешную»…

Может, смятение, вызванное этим гимном, связано с расследованием? Религиозные обертоны? Дева Мария, к ногам которой положили Грейси Драммонд? Или накопилось все сразу – галлюцинации, голоса в голове, возможное психическое расстройство, внутренний конфликт из-за секса с Мэддоксом, тревога по поводу заболевания матери – и спеклось с фактами дела об убийстве и теми прошлыми изнасилованиями? Неужели от хронической усталости у нее уже едет крыша?