Ольга Коханенко - Хома Брут [litres]

– Ничего мне, паныч, не нужно,– Вера рассмеялась и отстранилась.– Мне только боязно, что вы носите его рядом с крестом,– призналась она.– Вы, конечно, ученый, не то что я,– баба стыдливо потупила глаза.– Но разве так можно?

– Да черт с ним, с этим каменюкой,– прошептал Хома и, стянув амулет, сунул в карман.– Давай мы лучше о нас поговорим?

– О нас? – Вера удушливо покраснела.

– Я как тебя увидел, только о тебе и думаю,– признался парень.

Вера раскраснелась еще сильнее и спрятала лицо в ладони. Хома взял ее за подбородок и поцеловал с большой нежностью.

Баба тяжело и влажно задышала, податливо открывая рот под его поцелуями. Хома робко приобнял ее за талию.

Вера вдруг отстранилась и встала с лавки. Развязав пояс, она медленно расплела косу, разметав по плечам мягкие русые локоны. Скинув юбку и рубаху, она погасила свечу и маленьким пальчиком подозвала к себе замершего от восхищения Хому.

Через несколько дней Вера наконец сообщила гостю, что пан Авдотий почти поправился и вскоре они смогут заниматься.

Хома немного волновался, ведь пан сотник все еще не повидался с ним, и новоиспеченный учитель почти ничего о нем не знал, кроме скудных рассказов козаков о том, что сотнику уже долгое время нездоровится. Приказчик тоже куда-то пропал, на хуторе воцарилось спокойствие и безделье.

Кроме того что каждое утро Хома просыпался со страшными головными болями и ломотой в теле, он был абсолютно счастлив жить с Верой. Скромная баба заботилась о нем, просила его никому не рассказывать об их любви, но Хома и сам не собирался этого делать. Каждое утро с благодарностью принимал он ухаживания Веры, лечившей его своими травами и настойками, без которых, казалось, он не смог бы и подняться. А каждую ночь ждал ее сильнее всего на свете.

Вера встревоженно осматривала его по утрам, растрепанная, мягкая, стараясь понять, что за недуг мучает ее милого, но пока, увы, не могла.

И вот одним таким утром она сообщила Хоме, что Петро и Авдотий уже ждут его в панском курене.

Собравшись, Хома робко вошел по ступеням в богатый дом, за которым он так долго и трепетно наблюдал снаружи. Удивило Хому то, что внутри курень выглядел крайне просто. В просторной гостиной, куда он попал сразу из сеней, почти не было мебели, кроме тяжелого длинного стола да лавок по бокам. Лавки и стол были такими огромными, что парень подивился, как их сюда занесли. По стенам не висело оружие, что было крайне непривычно для казачьих куреней. Угла с иконами Хома тоже не заметил. Обстановка была скудной и неуютной.

Встретила его морщинистая баба в платке с мертвенно-бледным лицом и усадила в специально отведенный для учебы угол.

Разглядывая, как она неторопливо разжигала свечу, хотя в столовой и так было светло, Хома подивился ее внешности и угрюмому нраву. Баба казалась не старой, но ее волосы были седыми, глаза абсолютно бесцветными и тусклыми, окруженными плотной сеткой глубоких морщин, лицо изможденное и сухое, уголки губ поджаты. Она привела мальчиков и, бросив на Хому внимательный взгляд, тихо прошелестела:

– Пан сотник поручил мне помогать вам во всем. Ежели что понадобится для обучения: свечи, перья, бумага,– только скажите, я сбегаю! Учебники остались от прошлых учителей…

– Спасибо,– поблагодарил Хома, стараясь не думать о том, как эта старуха, похожая на беспомощную рухлядь, куда-то сбегает, и аккуратно присел на лавку между смущенно-заинтересованными братьями.

– Знакомьтесь, я пока пойду,– баба вяло и недобро улыбнулась мальчикам и вышла из гостиной.

Хома остался с панскими сыновьями наедине.

– Ну как ты, поправился? – спросил Хома с сочувствием у Авдотия.

Авдотий был щуплым некрасивым бледнокожим мальчиком, с большой лопоухой головой, светло-русыми с золотистым отливом волосами, торчащими передними зубами и веснушками на носу. Глаза у него были серо-голубые, умные-преумные. Смотрел он на Хому серьезно, угрюмо и, кажется, не собирался отвечать на вопрос. На его лице, шее и руках почти не осталось царапин и следов от волчьих укусов. Хома подивился тому, как быстро восстановился малец, и решил не донимать его вопросами.

– А ты, стало быть, Петро? – Хома обратился к старшему брату, который был гораздо выше младшего и крупнее, хотя разница между ними была всего год. Старший был плечистым и смуглокожим, его кареглазое лицо с упрямым подбородком обрамляли темно-русые курчавые волосы. Насколько изящным и утонченным (хоть и некрасивым) был младший брат, настолько же грубым казался старший. Его голову, плечи и руки будто бы высекали топором.

Петро широко улыбнулся Хоме ровными белоснежными зубами и смущенно подергал себя за курчавый локон.

– Ну-ну, не робей,– подбодрил Хома, разворачивая учебник.– Я – ваш новый учитель, философ Хома Брут. Будем знакомы?

Петро улыбнулся еще шире, приветливо разглядывая Хому с ног до головы и с большим любопытством изучая его рот. И снова ничего не ответил.

– Он плохо разговаривает,– вмешался в разговор Авдотий и просверлил Хому глазами.– Отстаньте от него. Если что будет надо, я за него скажу.

При этих словах Петро улыбнулся так широко, что окончательно стал похож на дурачка. Только тогда Хома наконец сообразил, что парубок был слегка недоразвит.

Впрочем, это никак не мешало их учебе. Мальчики были сообразительны каждый по-своему, схватывали грамматику на лету и очень понравились бы Хоме, если бы младший не был так замкнут и неприветлив, а старший вспыльчив и игрив.

Испачкав бумагу, Петро разозлился и потянулся за новой. Сквозь раскрывшийся ворот рубахи Хома заметил у него на шее темный рубец, как от удавки. Присмотревшись повнимательнее, он разглядел и бурые полоски на руках парубка. Поймав его взгляд, Петро, как обычно, улыбнулся, поправил ворот и уткнулся в букварь.

Понемногу успокоившись, Хома решил, что работа с мальчиками будет непыльной. Грамматика кончилась, они перешли к изучению слова Божьего. Мальчишки к тому времени уже разохотились, освоились, перестали бояться и даже пересели к Хоме поближе, с интересом заглядывая ему в глаза.

По тому, как они начали ерзать на лавке, учитель догадался, что они совершенно потеряли интерес к наукам и хотят просто пообщаться. Петро вдруг сделался бледным и слабым и стал все чаще класть голову на стол или на колени Хоме. Глянув на него, Авдотий схватил брата за руку, вывел из гостиной на двор, не сказав учителю ни слова.

Хома задумчиво посидел за столом какое-то время, тревожно выглядывая в окно. Мальчики не возвращались. Поразмыслив, что они, верно, устали, он решил, что в случае чего скажет пану сотнику, что для первого раза достаточно. Тем более он сам еще не успел как следует поправиться и уже чувствовал голод. Он аккуратно прибрал учебники, бумагу, задул свечу и вышел во двор.