Ольга Коханенко - Хома Брут [litres]

Обидчики не слушали ее, хватали за руки, рвали заляпанный подол и с криками «тетеха» толкали в пламя. Не в силах наблюдать за этим, Хома кричал и просыпался посреди ночи.

И тут же снова проваливался в другой сон, в котором заходил он в светлую горницу, а за столом сидел спиною к нему лопоухий, большеголовый паныч Авдотий, печально ссутулившись. Расстроенный Хома поспешил к парубку, чтобы приласкать его, но Авдотий не откликался на зов. Тогда учитель схватил его за плечо, и парубок вдруг обернулся. В ужасе Хома увидел, что лицо его обезображено. Оно все истерзано широкими кровавыми бороздами, словно бешеный зверь рвал его на части. Вместо глаз у Авдотия зияли пустые глазницы, в которых копошились черви. Отпрянув, Хома снова кричал и пятился назад. Его нога соскальзывала, и он летел-летел куда-то вниз, не чувствуя, что сможет остановиться, в отчаянии голося и махая руками.

Раскрыв глаза, мокрый от пота парень понял, что наступил рассвет. В солнечном кругу света, падающего из окна, беззаботно перекатывались пылинки, создавая причудливые узоры и скрываясь в щелях пола.

Качнув головою, Хома попробовал сбросить с себя оцепенение ночи. Затылок отозвался чудовищной болью. Голова закружилась, его едва не стошнило.

«Что же это со мною? – испугался он, ощупав трясущимися руками свое лицо и не находя ничего необычного.– Эгей, да я того и гляди превращусь скоро в пьяницу!»

Убрав руки с лица, Хома вдруг заметил у себя на пальцах спекшуюся кровь и запаниковал. Заглянув под простыню и осматривая себя, он обнаружил, что спал в одежде и в лаптях.

– Ну и свинья же я,– прошептал Хома сухими губами, припомнив, как возвращался вчера, как рухнул в сенях и что-то разбил. Испытав жгучий стыд за все, что случилось накануне, включая шутки баб о Вере и разговор с Богданом и Сивухой, бурсак понял, что сегодня не станет звать на помощь хозяйку хаты.

Медленно и тяжело он опустил ноги на теплый дощатый пол. Свесив голову, глянул на свои ноги. Лапти были грязны и изорваны.

Приподнявшись на дрожащих руках, Хома сделал неловкий шаг, попробовав встать с постели. Ноги мгновенно подкосились, и он рухнул на стол, повалив кувшин с молоком и какую-то еду, заботливо приготовленную Верой.

В сенях послышались шаги, и встревоженная хозяйка показалась на пороге горницы.

Он никак не мог поверить, что Вера была гораздо старше него, таким нежным было ее лицо, и такая маленькая и хрупкая она была.

«Как беззащитный воробушек…» – с грустью подумал бурсак.

Склонившись над Хомой и ни слова не сказав о его постыдном падении и пьянстве, Вера улыбнулась доброй тихой улыбкой. Осторожно и бережно, как бумажного, она потянула Хому вверх, помогая подняться. Опираясь на нее, нетвердой походкой он добрался обратно до лавки и прилег.

– Сейчас! – Вера схватила со стола кувшин.– Выпей, тебе сразу полегчает! – попросила она.

Непослушными руками он принял кувшин и стал жадно пить странную жидкость, похожую на отвар из овощей и трав. С каждым глотком ему становилось все лучше и лучше: голова постепенно переставала трещать, руки и ноги словно наполнялись силою. Подивившись, какая же Вера искусница, Хома сдержанно поблагодарил ее и отвернулся к стене, делая вид, что собирается спать.

Вера тем временем собирала с пола все, что он уронил. Прибрав, она подошла к Хоме и ласково погладила его по голове. Испытав прилив нежности, он спохватился и отдал ей кувшин, не поднимая глаз.

– Что же вы не смотрите на меня, пан философ? – приняв кувшин, расстроенно спросила баба.– Неужто я обидела вас?

Хома спрятал лицо в подушку, чтобы Вера не заметила, как он удушливо покраснел.

– Полно глупости говорить. Разве ты можешь обидеть? Это я… – парень тяжело вздохнул.

Стоя над ним, Вера помолчала, растерянно разглядывая кувшин.

– Не тревожьтесь обо мне, пан философ,– холодно попросила она.– Я много чего повидала,– и, не дождавшись ответа, она прибавила: – Панские сыновья ждут вас, лучше не мешкайте,– и вышла из горницы.

Когда со скрипом в сенях хлопнула дверь, Хома понял, что, обидевшись, Вера ушла на хутор. Почувствовав себя еще сквернее, он медленно оделся и побрел в курень.

На крыльце его встретила та же седая морщинистая женщина и без лишних слов проводила в столовую, где его настороженно ждали Петро и Авдотий. Хома извинился за опоздание и присел между братьями. Началось занятие.

Мальчики были резвы, в прекрасном настроении, и даже Авдотий казался в этот день не таким угрюмым. Да и выглядел не таким бледным и скованным, как обычно.

С удивлением учитель обнаружил, что у парубка на щеках не осталось никаких следов от зубов зверя. Так же, как у Петра бесследно пропал шрам на шее и руках. Подивившись, Хома решил, что ему надо меньше пить.

Петро пододвинулся к учителю, плотно прижавшись и уткнувшись носом ему в рубаху, как если бы он был их мамочкой, и с упоением вдыхал аромат Хоминого пота. Парня это смущало, но не вызывало неприязни, так как парубок был очень ласковым.

Зато Авдотий как будто заревновал. Когда Петро в очередной раз с любовью и восторгом заглянул учителю в глаза, он не выдержал и оттолкнул брата, ничего не сказав, но поглядев на него сердито и по-взрослому серьезно. Петро повесил нос, ненадолго перестал улыбаться, но все же никак не мог отлипнуть от Хомы и все припадал к нему, как если бы ему сильно нравился запах. Парень даже понюхал себя, тайком сунув руку под мышку, но почувствовал лишь кислый похмельный пот.

С горечью подумав, что Петро, видимо, не хватает отца, бурсак реагировал на все сдержанно, продолжая занятие, которое из-за излишней активности Петра прошло все же смазанно и закончилось для Хомы снова внезапно, когда вконец рассердившийся Авдотий схватил брата за руку и вывел вон из гостиной.

Решив, что они не вернутся, Хома повздыхал о том, что не сумел сегодня заинтересовать парубков, и подумал, что во всем виновато проклятое похмелье.

– Нужно взять себя в руки,– пробормотал он и, сложив никому не нужные учебники, вышел на двор.

Парубков нигде не было видно. Зато погода стояла чудесная. Приятный ветерок обдувал тело бурсака, и он отправился прогуляться. Сделав крюк, он пошел длинным путем, в обход Вериной мазанки, и вдруг уперся в тупик. Дорогу ему преградил дощатый забор, за которым раскинулся ухоженный огород вокруг симпатичной, укрепленной, как и все другие на хуторе, хаты.

Решив не возвращаться, а перелезть через забор, Хома едва не разорвал шаровары и, ссутулившись, стал красться огородами, размышляя, какой будет стыд, если его здесь обнаружат и решат, что он хочет что-то стащить.

Впереди, Хома знал, должна стоять мясная лавка, к этому времени уже пустая, без толстого улыбчивого мясника и его сварливой жинки.