Дмитрий Орёл - Мю Цефея. Магия геометрии

Налетевший ветерок пошевелил его волосы, мягко щекоча вспотевшее лицо. Петр Аркадьевич посмотрел вниз. Высоты он не боялся, да и сейчас все прочие мысли быстро вытеснял поднимающийся внутри гнев.

Какого, собственно черта! Это что, чья-то шутка? Или таким образом им снова намекают на коммуналку? Так вот шиш вам!

Петр Аркадьевич погрозил небесам кулаком и показал фигу.

— Кукиш с маслом, слышите? Не подвинемся!

Небеса с шелестом ветра струились вокруг него.

Голова кругом. Только ведь сидел на кухне, чай, бутерброды, папироса… Розыгрыш?!

— Не смешно, господа, я вам скажу! Совсем не смешно! Я буду жаловаться, я могу!.. Я член!

Или кино снимают? Но он бы знал, не могла же Ира, не посоветовавшись, впустить киногруппу, пока он был на заводе, а они забыли декорацию?

Ничего себе декорация…

А вдруг у него действительно галлюцинации и его прямо сейчас мчат в больницу вместе с рыдающей женой? Ну Захарыч, если шкалик действительно паленый…

— Да что же это, ау!!! Лю-уди-и!..

Еще раз посмотрев на запертую дверь, в которой ко всему не было ручки, он на всякий случай ткнул один раз кулаком. Ничего.

В сложившейся не самым приятным образом ситуации ничего больше не оставалось. Не топтаться же до утра на этой верхотуре, да и не очень-то тепло в майке и трусах незнамо где посреди ночи.

Разгневанный Петр Аркадьевич воинственно подтянул семейники и стал спускаться вниз. Ничего. Сейчас разберемся. В конце концов, это его холодильник.

Когда Петр Аркадьевич, потерявший по дороге подхваченный ветром тапок, уже начал уставать, да и голова кружилась от лестницы, забиравшей постоянно вправо, облака наконец расступились, и он остановился оглядеться и перевести дух. Перед ним насколько хватало глаз раскинулась бескрайняя долина, с холмами, широкими, сочащимися зеленью пастбищами, прорезанными нитями искрящихся рек. Тут и там, с расстояния казавшиеся кустиками, к небу тянулись странные деревья без листьев, причудливо извиваясь, словно застывающая карамель. Судя по всему, вечерело, но источника света, сколько ни присматривался, Петр Аркадьевич высмотреть не смог. Солнца словно и не было. Открывшийся пейзаж был настолько неожиданным, что больше напоминал объемную картинку из детской книжки-раскладушки, нежели что-то реальное.

Внизу у подножия лестницы расположились три фигуры. Присмотревшись, Петр Аркадьевич разглядел девушек, сидевших на лавочке перед веретеном и что-то мелодично напевавших, перебирая нити.

Мужчина решительно стал спускаться.

— Гражданки, вы знаете, который час? Кто вы такие? Что это за место?! Выключите свет!

— Макошь, — приложив руку к груди и чуть склонившись, представилась одна из девушек, отрываясь от пряжи и вставая навстречу. — Это мои подруги Доля и Недоля. — Девушки за пряжей тоже кивнули и улыбнулись. — А все это — Мать Сыра Земля.

— Чья мать? Какой мякиш? Вот я вам сейчас такую мать покажу! Развели самодеятельность! Что здесь происходит, в конце концов? Вы актеры? Возмутительно! Кто ваш начальник? Как я сюда попал?

— Но ты же сам загадал на Новый год, что желаешь перемен к лучшему. Помнишь? — ответила назвавшаяся Макошью, беря Петра Аркадьевича под руку. Он попытался вырваться, но хватка у незнакомки неожиданно оказалась стальной.

— Я… Откуда вы… Пустите! Гражданка, если вы следите за мной, я немедленно буду…

— Будешь, будешь. — Девушка заливисто рассмеялась, и с цветов в ее волосах поднялась стайка разноцветных бабочек.

Склонившись над журчащим ручейком, она выудила из складок своего одеяния плетеную чашу в виде лебедя и, зачерпнув, протянула ее Петру Аркадьевичу.

— Вот, выпей с пути.

— Что это такое? Опаиваете? — с брезгливой опаской отстранился мужчина.

— Пей. — Она приблизилась, протягивая чарку, и Петр Аркадьевич посмотрел Макоши в глаза. Глубокие, переливающиеся, с крапинками.

— Уберите ваше зелье.

— Ты же сам хотел этого. Сам загадал.

— Н-не буду, — по-детски помотал головой мужчина. — Незнамо где, с кем…

— Со мной. Пе-ей, — нараспев, словно маленькому, велела Макошь, и Петр Аркадьевич вдруг понял, что не может ослушаться. Словно чужими руками он принял у девушки чарку и, помедлив, сделал большой жадный глоток. — Вот так, — мягко одобрила Макошь, сложив руки, и звонко рассмеялась, словно зазвенели колокольчики, к которым добавились голоса подруг.

Вкус у напитка был непонятный, ароматный, дурманящий, живой. И в то же время сильно хмельной, так как, когда Петр Аркадьевич оторвался от чарки, отметив, что за раз осушил ее всю, он почувствовал, как по телу растекается непонятная томящая теплота. Неожиданно захотелось петь. Да не просто, а горланить во всю глотку. Раззуздись, зуда, распахнись, душа! Такого с ним давно не случалось, даже под гитару.

— Что это? — переведя дух, спросил он.

— Узнаешь, когда вернешься, — наклонив голову, лукаво сказала Макошь.

— Зачем? — неопределенно ответил Петр Аркадьевич, чувствуя, как тяжелеет голова. — Я… не хочу. Не вернусь…

— Вернешься, — ответила девушка и снова весело засмеялась, протягивая ему потерянный на лестнице тапок.

Затренькал будильник, и Петр Аркадьевич открыл глаза. Некоторое время лежал, смотря на люстру с подаренным сто лет назад тещей, засиженным мухами абажуром. Почистить давно пора. Он был дома в своей кровати. Часы показывали семь тридцать утра.

— Бляха, — негромко заключил он, натягивая носки. — Вот же ж.

Застегнув брюки и заправив в них майку, Петр Аркадьевич пошел в ванну бриться. Холодильник демонстративно проигнорировал. Ему даже стало чуточку обидно, что волшебный, хоть и странный, сон так разительно контрастирует с реальностью — за окном лило как из ведра, полоская по стеклу ветку с грязноватым кленом. Странно, что Петр Аркадьевич не помнил, как вернулся в кровать. Хотя с кем не бывает. Порой после станка выключало напрочь так, что и снов-то не видишь. Казалось, только лег, а уже вставать. Это состояние Петр Аркадьевич ненавидел больше всего.

На кухне уже загодя вставшая Ира гремела посудой, носились собиравшиеся на уроки Юлька и Саня. Уютно пахло кашей и жареным.

— Петя, завтракать!

— Иду.

Пора собираться на завод.

«Ну, а на то они и сны», — философски мысленно заключил Петр Аркадьевич, заканчивая яичницу с сосиской и прихлебывая сладкий чай.

— Ты что, опять ночью вставал? — спросила жена, одергивая на младшей дочери школьную форму.

— Да брошу я.

— Ты это уже восемь лет говоришь. Папу целуй.

— А меня Боря вчера за косичку подергал.

— Не дерись. Учись хорошо.

— Постараюсь.

— Собрался? Зонт не забудь, там настоящий потоп.

— Видел. Спасибо.