Гастон Леру - Восставший из мертвых

Жалу передал ему зажимы для кровеносных сосудов, предназначенные для остановки кровотечения. Доктор Мутье, вооруженный хирургической пилой, принялся пилить второе, третье, четвертое и пятое ребра и, соорудив таким образом вторую дверцу, отвернул ее, как и первую.

Сейчас же вслед за этим он вскрыл сердечную сумку, окружающую сердце, открыв саму сердечную мышцу.

Как и полагал Жалу, пуля попала в толщу стенки правого желудочка, повредив по дороге нерв, иннервирующий сердце.

Сердце перестало биться от того, что нерв этот, вызывающий поочередное расширение и сокращение обеих половин сердца, перестал действовать.

Не заботясь пока о пуле, доктор занялся сначала более срочным делом, то есть деятельностью самого сердца. Он погрузил руку в сердечную сумку и, захватив рукой сердце, как сделал бы это с грушей пульверизатора, стал массировать его, поочередно сжимая и распрямляя пальцы.

Этот миг был так значителен для людей науки, готовящихся смерть обратить в жизнь, что трое живых, находившихся в комнате, затаили дыхание… Они не смели вздохнуть, пока мертвый не начнет дышать!.. Оба врача ждали его первого вздоха с трепетом не менее острым и мучительным, чем страстное томление женщины, ожидавшей воскресения любимого человека.

Массаж сердца был делом крайне затруднительным, но доктор Мутье был неутомим; таким же неутомимым он бывал, сталкиваясь с некоторыми случаях асфиксии, когда ему приходилось вызывать ритмические движения языка… но какая разница между этими двумя операциями: там он вырывал у смерти живого, здесь возвращал к жизни мертвеца!..

И вдруг ему показалось, что кровообращение восстанавливается!.. восстанавливается!..

Жалу восторженным восклицанием отметил биение пульса!..

А у Фанни вырвался дикий крик надежды — лицо мертвеца порозовело!..

Все остальное произошло с изумительной быстротой: кончиком пинцета Мутье извлек пулю из ее мышечной темницы, потом зашил сердечную сумку и, наложив последний шов, стал прикрывать заслонки из мяса и костей, смыкая их с математической точностью, обещавшей быстрое, почти мгновенное заживление…

А мертвец продолжал дышать!..

— Сударыня, — сказал дрожащим голосом Мутье, — ваш муж оживает!.. Если не случится никаких осложнений, наш воскресший окончательно поправится через неделю, а через две недели будет в состоянии гулять!

В результате всех этих необычайных событий Фанни заболела нервной горячкой и пролежала три дня в постели в комнате мужа, а тем временем в ее собственной комнате «мертвец» постепенно приходил в себя.

Оба врача, Мутье и Жалу, из научного любопытства продолжали наблюдать воскрешенного ими пациента — и опасались, что болезнь владелицы замка окажется весьма серьезной.

Но этого не случилось. Фанни была от природы одарена «сопротивляемостью», значительности которой врачи и не подозревали. На третью ночь она почувствовала себя достаточно бодрой, чтобы подслушать, и не без пользы, происходивший в соседней комнате разговор обоих представителей науки. Дверь была полуоткрыта и ученые обменивались мнениями по поводу здоровья мертвеца.

— Он внушает мне страх, — говорил Мутье. — Я боюсь, что он вернулся оттуда безумным. Его упорное молчание, расширенные зрачки, ужас, с каким он глядит на людей и вещи, дрожь, что охватывает его при малейшем шуме, при малейшем прикосновении, его испуг при виде открывающейся двери — все это свидетельствует о неслыханном расстройстве нервных функций!

— О! дорогой мой! Подумайте о том, что он возвратился издалека. И, что касается нас, мы поистине не знаем, откуда именно. Но он-то это знает. Он-то помнит, наверное! — с большим напором произнес профессор Жалу. — Я смотрел ему в глаза… В них словно сохранились образы, которых мы не в состоянии увидеть, но видел он… Что удивительного, если ему нужно время, чтобы снова привести свои чувства в равновесие!

— Если это так, дорогой мой, его нужно оставить в покое, пока он не обретет должное равновесие.

— Ни в коем случае! То, что вы предлагаете, может быть, очень гуманно в узком смысле слова, но совсем не научно! Упомянутое вами жизненное равновесие он обретет лишь тогда, когда все, что он видел в состоянии смерти, изгладится из его памяти, будет вытеснено новыми впечатлениями жизни! И тогда, понимаете, он ни о чем не будет помнить, или воспоминание покажется ему бесплотным сном . И с точки зрения науки мы будем обкрадены!.. Этого нужно избежать во что бы то ни стало. Необходимо добиться того, чтобы этот человек заговорил, пока его впечатления свежи!.. Я не уйду отсюда, пока он не заговорит!..

— А если он будет продолжать молчать? Мне кажется, он весь во власти какого-то ужаса!.. — вздохнул Мутье. — Вы жестоки…

— Вот как! Но, дорогой мой, чего же вы хотите?..

— Я считаю, что мы должны подходить к этому вопросу практически и не обременять себя надеждами и гипотезами, излишними для дела астральной медицины .

— Но вы ведь верите в загробную жизнь личности? Отвечайте: да или нет?

— Да, верю. Я верю в нее, как верил Крукс…

— В таком случае, если личность продолжает жить после смерти, нет никаких оснований для того, чтобы человек, который провел четверть часа в загробной жизни , не мог рассказать нам о том, что он видел.

— Ясно! С его стороны это глупое упрямство! — насмешливо сказал Мутье.

— Но, мой дорогой — вы, кажется, довольны тем, что он молчит. Это ни на что не похоже! — ворчал Жалу, не скрывая своего дурного настроения.

— Поговорим серьезно, — снова начал Мутье. — Происшествие столь значительно, столь невообразимо…

— Невообразимо? Ничуть! — прервал его Жалу. — Оно необычно, вот и все!

— Необычно, согласен. Итак, это происшествие настолько исключительно, что научные посредственности и верить не захотят словам какого-то выжившего человека, который станет рассказывать, как устроена смерть! Вот почему я ничего не имею против его молчания. Проведенная нами операция от этого только выиграет.

— Хотел бы я знать, почему?

— Почему? Потому что, если бы он подробно отвечал на все ваши вопросы касательно царства мертвых и мы бы осмелились воспроизвести эти вопросы и его ответы… нас сочли бы шарлатанами, играющими на слабоумии больного. Разве для нашей славы недостаточно уже того обстоятельства, что мы с помощью хирургического вмешательства оживили мертвеца?

— Нет! Для меня этого недостаточно! Начнем с того, что операцию проводили вы… А я берусь, во имя науки, извлечь из этой операции все, что возможно. Я никогда не думал, что вы так нерешительны! Как! вы оживили человека и отворачиваетесь от него, как будто просто заштопали ему ногу? Человек, которого вы вернули к жизни, слышите вы меня… этот человек обязан открыть нам тайну смерти!