Анатолий Эльснер - Рыцарь духа

Леонид заволновался, грудь его высоко поднялась от избытка великодушных чувств, и то, что не могли сделать все ухищрения и знойные страсти Тамары, совершила одна мысль, что теперь она принадлежит по его вине к несчастным и обездоленным.

— Я согрею ее своей любовью, я разолью свет в ее помутившемся уме, я укрою ее в своем сердце…

— И обязательно женишься на ней немедленно, — сказала Зоя с лукавой, но ласковой улыбкой. Он остолбенел. Не давая ему опомниться, она подошла к Тамаре и, обняв ее, начала ей что-то нашептывать. Выслушав ее, Тамара рассмеялась с видом сумасшедшей и вдруг подбежала к Леониду.

— Похорони, похорони меня, мой друг… Могилы рыть не надо… В лесу стоит избушка… Там буду я лежать в гробу хрустальном так…

Она вытянулась, закинула голову и закрыла глаза. Леонид, пораженный жалостью, привлек ее к себе и, с необыкновенным чувством любви охватив ее голову, стал нежно говорить ей об их будущей жизни. Говорил теперь все это простой, добрый человек Леонид № 1-й, забывший, что в нем скрыт некто другой, который никогда не одобрил бы его обещаний. Слушая его, Тамара ликовала в душе, была тронута и в это время его даже искренне любила. Несмотря на все это, она, продолжая свою роль, стала безумно смеяться и потом начала тихо болтать самый невероятный вздор.

Пока все это происходило, Зоя, подойдя к стоящей в отдалении Розе, грубо взяла ее за руку и, отведя к двери, просто объявила ей, чтобы она убиралась и никогда больше не показывалась в их доме. Роза покорно ушла с печально опущенной вниз головой.

Зоя подошла к Тамаре. Последняя с сумасшедшим смехом стала ей болтать какую-то чепуху. Тогда должен был вмешаться Леонид и объявить, что он поклялся ей всю жизнь охранять ее от всякого зла и любить до гроба. Зоя сделала вид, что понимает его слова несколько иначе, и объявила:

— Твоя невеста — божество. Ваша свадьба будет, конечно, на этих днях. Поздравляю.

Она поцеловала его и потом начала горячо целовать Тамару и шепнула ей:

— Теперь он пойман.

Серафим Модестович стал всходить по лестнице, часто оборачиваясь и с любовной улыбкой приглашая рабочих к себе. Они стояли толпой внизу у лестницы, стесняясь исполнить желание его, и только после долгого колебания многие, и в числе их Волк, Герасим, Порфирий и Ласточкин, стали подыматься наверх.

Бывший фабрикант и за ним толпа рабочих вошли в столовую и остановились. Серафим Модестович с печальной улыбкой стал озирать глазами свои прежние комнаты и воскликнул:

— О, мой старый дом, дом грабежа и разбоя!

Он обернулся и, глядя на рабочих, сказал:

— Ведь чудо великое совершилось здесь: мертвые, когда-то обиженные мной, пришли из могил своих и выгнали живых. Теперь ты пуст, мой старый дом, и я опять посещаю тебя, как странник, который снова уйдет и уже навсегда.

Он задумался и, глядя на большой стул с высокой спинкой, сказал:

— Вон на том месте любил сидеть разбойник.

Ласточкин, подойдя к нему, с любопытством спросил:

— Кто же этот разбойник, ваша милость?

— Фабрикант Серафим, — твердо ответил старик, продолжая задумчиво смотреть в одну точку. Вдруг он обернулся и с любовной улыбкой стал упрашивать рабочих сесть за стол и есть и пить. Необычайность такого положения смутила их и только после долгих колебаний некоторые из них стали опускаться на стулья, а Ласточкин сказал:

— Вы в великое смущение нас приводите, Серафим Модестович, барин. Вот как святой вы посреди нас и этих лесных бродяг. Думали ли мы, что мы в вашем доме будем сидеть за одним столом с вами?

— Мой друг, — воскликнул старик, подымая руку кверху, — наш общий дом — вон там. Этот же дом такой же ваш, как и мой, и потому садитесь, ешьте и пейте. Наше богатство — вечные силы, которые в нас и наши драгоценные камни — правда, милосердие, справедливость. Кто мы здесь? Гости, не более, а земля — гостиница, и потому садитесь, прошу вас.

Все расселись и Серафим Модестович, угощая их, говорил:

— Помните, что под вашими лохмотьями — вечные существа, сыны Бога, и потому не смотрите на позолоту этих комнат и на роскошь их. Ешьте и пейте.

Бродяга Волк, стыдясь своей чувствительности и чувствуя, что ему с нею не совладать, нахмурился и грубым голосом проговорил:

— Ваша милость, Волк плачет.

Слезы брызнули из глаз его.

Серафим Модестович положил руку на его плечо.

— Мой друг, ты не знал меня, а я тебя, но мы одинаковые с тобой, и если ты разбойник, то еще злейшим разбойником был я, и если ты плачешь, то с тобой плачу и я.

Волк сердито нахмурился, как бы ощетинился, и слезы полились из его глаз. Он сердито стукнул кулаком об стол.

— Вот ты и Волк, а плачешь, — подшучивая над ним, проговорил Порфирий.

— Душа всякого умиляется от ваших слов, барин, и вы простите: мы от вас не отойдем.

— Душа моя плачет и ликует, — воскликнул Волк, переставая хмуриться и откидывая голову. — Го-го-го! Какой огонь во мне, — подлинно с небес упавший. Сердце веселится и ноги хотят плясать.

— Друзья мои, — как бы отвечая ему, снова заговорил Серафим Модестович, — и моя душа как бы на крыльях возносится, а прежде была в оковах гордости и забот и сердце заперто было дьяволом, чтобы не врывалась в него никакая радость. Теперь только добрые силы сделали его широким, как мир, чтобы я мог простирать руки над всеми бесприютными.

Он стал медленно подниматься с места и распростер руки, показывая этим, что всех гонимых и несчастных он хотел бы взять под свой защиту человека с сердцем, широким, как мир.

В это время в конце комнаты показались Леонид и Тамара. Леонид шел с бледным лицом, ведя за руку, как он был уверен, девушку, сошедшую с ума по его вине. Продолжая притворяться, Тамара шагала, как автомат, высоко подняв голову, с безумно-смеющимся лицом, а белые розы, окружая ее чело, придавали ей выражение трогательное и вместе с этим дикое и жалкое.

Серафим Модестович смотрел на них обоих глазами, полными изумления, и невольно воскликнул:

— Сыночек мой, что значит это?

— Отец мой, я должен сказать вам, что со мной случилось непредвиденное: я не смею больше одиноко странствовать по зеленым нивам земли этой, а в сопровождении этого существа. Люди называют это выдуманными ими для прикрытия греха словами: муж и жена.

Серафим Модестович, внимательно посмотрев в его глаза, положил дрогнувшую руку на его голову и сказал:

— Сынок мой милый, да будет, как ты решил… Но вот что я читаю в книге судеб: ты пойдешь своей дорогой вверх и останешься на вершине скалы одиноким, как орел, и будут с тобой беседовать звезды, мудрость и духи земли.

Он положил другую руку на голову Тамары и пристально посмотрел в ее глаза. Она вздрогнула и сделалась почти такой же белой, как венок, окружавший голову ее.